Анатолий (Джордж) Гуницкий - Осторожно! Играет «Аквариум»!

Однако как бы там ни было, Джордж к Бобу в Сестрорецк в самом деле приезжал. Ехал он туда следующим образом: из Ушково на автобусе до Зеленогорска, а потом на электричке до Белоострова, а от Белоострова до Сестрорецка. Этот фрагмент (кусок) дороги ему, Джорджии, страшно нравился. Особенно на перегоне от Белоострова до станции Курорт. И от станции Курорт до Сестрорецка – тоже. Но от Белоострова до Курорта – больше. Так сложились жизнь и история, что возле Курорта, и в самом Курорте Джордж всегда ощущал себя особенно сказочно, уютно и комфортно. Как-то на своем законном месте. Кстати, ежели уж как-либо мелко анализировать – исследовать – осмыслять – прорубать проблему взаимосуществования имен Джордж и Джорджия, то надобно отметить, что в былые времена у Джорджа был большой и кайфовый значок с надписью «Ceorgia for a life Time or a good Time». Быть может, этот значок и теперь живет, только тихо – бесшумно – незаметно – скрытно – таинственно – дремлет – отдыхает в недрах джорджевского жилища.

Боб тоже никогда не имел ничего против Курорта. Однажды, в самом начале семидесятых или в конце шестидесятых, мама Бориса, Людмила Харитоновна, отправилась в марте в Курорт и взяла с собою Джорджа и Бориса. Было уже не холодно, снег подтаивал, солнышко посвечивало, они пошли вверх по берегу Сестры, неподалеку от того магического места, где она раздваивается и образует Остров. Еще и столовая тогда там, в Курорте, была – такая обычная, стандартная, никакая, типа советского traditional кафе, она неподалеку от железнодорожной станции работала. Но вот тогда, в самом начале семидесятых или в конце шестидесятых, они – то есть ни Боб, ни Джордж, и вообще еще никто – толком ничего еще и не знали про Остров. В духовном смысле Острова еще не было. Знание про Остров пришло к ним несколько позже, а именно – летом 1974 года. После того как Джордж, который в то время сольно отдыхал в Курорте на даче вместе со своей бабушкой, отправился странствовать по уютным холмам, тропинкам, перелескам и кустам. Сначала он забрел на шоссе. Пошел по нему вперед, в сторону «Дюн». Машин и автобусов мимо него проезжало совсем немного, очень мало проезжало мимо него машин и автобусов, но потом идти по шоссейной дороге ему все равно надоело – осточертело – скучно стало, и захотелось забрести в какие-нибудь более уютные и камерные места. Было, кстати, тепло. Джордж в целом представлял себе, где он находился, однако без полутонов и нюансов. Пошел вниз, в сторону воды.

А вот и дорога появилась, дорога явно ведущая к заливу.

Не широкая дорога, не шоссейная, а скорее проселочная.

Или похожая на проселочную.

А вот и пансионат «Дюны». Много разной масти людей.

А вот и сам залив.

Джордж пошел вдоль берега. Было, кстати, тепло, не очень жарко, не дико и страшно жарко, не о…тельно [7] Слово на букву «х». жарко, но тепло, в самом деле тепло, эдак вот ласково, по-летнему кайфово тепло.

Джордж пошел вдоль берега залива, вдоль берега мелкого и такого Финского залива. Вокруг купались, загорали, по-летнему развились совершенно разной масти люди. И такие, и сякие. Разные. Джордж никого из них не знал. Никто из них тоже не знал Джорджа, но ни для кого из них – ни для Джорджа, ни для купающихся, загорающих, по-летнему резвящихся людей это не стало неразрешимой проблемой.

Джордж продолжал идти вдоль берега.

Вдоль берега Финского залива.

Все было как-то естественно и по кайфу.

Как нередко бывает в молодости.

Наверное, так бывает только в молодости.

Да. Наверное. В самом деле.

Некоторые нюансы окружающего воспринимались Джорджем просто и тоже естественно, эдак само собой, поэтому он даже в эти нюансы и не пытался вдумываться, не пытался их запомнить. Они и не запоминались. Что-то, впрочем, запоминалось само собой, а что-то иное (что-то другое) вовсе не запоминалось. Да, совсем оно, это иное-другое не запоминалось. Например, много лет спустя Джордж честно пытался вспомнить, видел он в то время, когда шел вдоль берега Финского залива, дальние полоски фортов или еще более далекую блестящую точечку Кронштадтского храма. Нет, это совершенно ему не запомнилось. Но тогда он наверняка все это видел. Не запомнились ему и люди, находившиеся неподалеку. Правда, они ему совершенно были не знакомы, поэтому – отчего бы – зачем – почему – чего ради, спрашивается, он должен их запоминать?

Они разве родственники ему?

Друзья?

Коллеги по какой-нибудь работе?

Собутыльники из рок-клуба?

Тусовщики из «Сайгона»?

Он разве учился вместе с ними?

Лежал в больнице?

Стоял в очереди в продуктовый магазин в начале девяностых?

Ехал с ними в поезде из Питера в полис Хельсинки или из полиса Хельсинки в Питер? (Джордж нечасто уезжал за границу, но в Финляндии почему-то был три раза.)

Летел вместе с ними на самолете в Варшаву?

Нет, разумеется, нет. Хотя следует признать – для более точного и емкого вруба в то, о чем рассказывал Джордж, – что по берегу Финского залива он шел примерно в 1974 году, тогда как и рок-клуб, и поездки в страну Суоми, и в Варшаву, и обратно, и отстаивание в разных очередях, и преотвратное вылеживание в больницах, и тусовка в Сайгоне – все эти восхитительные, чудесные, загадочные, не очень понятные, а иногда и не очень желательные, но такие разные метаморфозы начались гораздо позже. Потому-то Джордж и не запомнил совершенно внешнего облика детишек, купающихся в заливе Финском в тот сюрреально-далекий день вместе со своими бабушками, да и бабушек он также не запомнил, только одну их них, высокую и стройную, в футболке с надписью «The Cristie», которая с элегантно-назависимым видом курила неподалеку от дремлющей и мутной воды залива гадкие болгарские сигареты «Оpal». Она со значением вынимала их из пачки коричневого цвета. Причем с таким понтом, что можно было подумать, будто бы она провела предыдущую ночь вместе с Эдуардом Хилем или с Муслимом Магомаевым.

А вот все остальное никак не запомнилось Джорджу. Зато он никогда не забудет, и рассказывал он об этом уже неоднократно, что после того, как он перешел через русло одного из рукавов Сестры на другой берег, то почти сразу же увидел пару иностранцев-немцев (он слышал, как они смеялись и разговаривали именно по-немецки!), которые, обнявшись, пошли в сторону ближайших кустов.

Он пошел дальше, вперед, а потом немного свернул в сторону. Вновь увидел метрах в пятнадцати перед собой немецкую пару. Они целовались. Медленно, долго, жадно. Языки, губы. Джордж снова развернулся. Вперед, вперед, вбок, наверх…

В сторону. Что ж, все нам и каждому из нас приходится иногда немного сворачивать в сторону. В анналах истории Гуры сказано, что принц Горностай неоднократно сворачивал в сторону, хотя иногда ему этого делать совершенно не хотелось. Еще Джордж рассказывал мне, что они с Борисом (да, именно с Борисом, Боб как таковой появился несколько позже) однажды катались на катке во дворе их дома на Алтайской улице. Или, вернее, пытались кататься. Но быть может, Джордж в тот день один пытался научиться кататься на коньках, а Бориса тогда там и не было? Тоже возможный вариант. Надобно заметить, что Бориса до определенного времени одного гулять не пускали, с ним всегда на улице была бабушка, Екатерина Васильевна. Чудесный, светлый человек. Веселая. Необычайно теплая. Некоторые битловские песни любила слушать. Боря-Борис-Боб всегда был чрезвычайно далек от какого бы то ни было спорта. Джордж, например (вернее еще не Джордж, а Толя), неплохо бегал спринтерские дистанции вроде стометровки и любил играть в футбол, и во время футбольных баталий он был обычно защитником или полузащитником атакующего плана. С понтом. Борис же на футбольной площадке никогда замечен не был. Да и вблизи нее, в общем-то, тоже. Нельзя сказать, что Боб когда-нибудь от этого сильно страдал.