Евгений Кискевич - Ноктюрн душе

В глухом полусумраке храма оплывшие зыблились свечи,
Роптал и молитвенно вился вздыхающий клирос.
Угрюмый блондин у колонн прислонил ослабевшие плечи,
И плакал о том, что чудо любви не свершилось.

В златом алтаре осиянном седой и нестарый священник
В смятеньи протягивал длань меж землею и небом:
Не верил, опять не поверил он, тленного знания пленник,
И Жертва осталась сухим и черствеющим хлебом.

Он так заклинал, чтобы семя соделалось кровью и плотью…
В смятении слушал вздыхавший молитвами клирос,
И снова крестился: двуперстно, перстами пятью и щепотью.
Но он не поверил, и чудо любви не свершилось.

Она не хотела поверить, что он самый лучший и смелый,
Герой, победитель драконов, и ратей, и воинств,
Неузнанный викинг, способный на властное слово и дело,
Носитель идеи и славы, богатств и достоинств.

А он так стремился и так простодушно по-детски не хитро…
Аллея берез, как цветы и луна, обманула,
Альты Херувимской звенели неверной игрою Анитры,
Она не поверила, чудо любви не сверкнуло.

Один у холодной колонны, другой за узорною дверцей
Внимали, как вился и падал рокочущий клирос.
Надежда еще не согрела им страстное сердце,
И глухо рыдали, что чудо любви не свершилось.

Для нерожденных поколений,
Для всех наследников земли,
Бьет бурный гейзер вдохновений,
И гибнут в битвах короли.
Я не хочу служить моделью
Для красок, перьев иль резца;
Не средством быть хочу, а целью,
И воплощаться без конца
Не только в детях, иль картинках,
Как женщина, но как творец:
В бойницах, в храмах, в гильотинах.
И сам хочу сплести венец!
И там, где мечутся циклоны,
Где плесень гроба и бунты,
Родятся четкие законы,
Возникнут книги и мосты.
Так утверждать себя хочу я
На перекрестках всех путей,
Но в сладострастных аллилуйя,
Но силой жизни и смертей.

Кто полюбил на миг, тот разлюбить не может
Твоих полей и тундр, безвыходный простор.
Кому шептал в ночи свои сказанья бор,
Кто в белизну твоих поверил колоколен,

Тот обречен навек: и за морем тревожит
Колюче-светлый нимб тернового венца,
И жалость гневная, и жалость без конца;
Тот позабыть тебя и оттолкнуть не волен.

Я разлюбил тебя. За то, что ты умрешь
За то, что высохла в твоих колосьях рожь.
За то, что позабыл тебя в молитвах Бог,

Что сожжена моя в твоих снегах душа…
За то, что жить хочу, да, жить хочу, греша!
За то, что жить, любя, я без тебя б не мог.

Ни петь, ни любить не устану
Блистательный вешний восход,
Хоть знаю, что новые раны
Весна за весною несет,

Хоть помню, что новою ложью
Солжет вереница ночей —
Опять припадаю к подножью
Пустых, но святых алтарей.

Взвивайся же, лейся и вейся,
Пленительный радостный звон,
С высокого неба пролейся,
Смывая морщины времен —

Навстречу играющей жизни
Прообразом крови-руды,
Нахмурься, засмейся и брызни
Потоком лучистой воды.

Мы знаем друг о друге мало
(Когда б ты знал, ты б говорил).
Порой речей твоих начало
Мерцает, точно шорох крыл;
Тогда готов кричать от боли
Крылатой, страстно-огневой,
И странно мне в сырой юдоли,
Моею названной землей.
Когда же тяжкое молчанье
Один не в силах я снести,
Пытаюсь я твое мерцанье
На свой язык перевести;
Кричу тогда мольбой, войною,
Пожарами средь черной тьмы,
Любовью, кровью и божбою,
Гранитом храма и тюрьмы.
И долго говорю. И много.
Порою как смешной ответ
На мой вопрос, прямой и строгий,
Показывают пистолет,
Да время чашей голубою
В безгласной тонет глубине…
Я часто говорю с тобою,
Но ты не отвечаешь мне.

Любовь, где двое победители,
Звездой зовет через века;
Не отыскать путеводителя,
Дорога зла и далека…
Посмотрит птицей или гадиной
Из-за оплеванных камней?
С какой очередною ссадиной
Проводит лживый Гименей?
Быть может, доведет оскомина
Любви? Иль случай? Иль жена?
Но счастья тайная хоромина
Ввек — сокровенна и темна.
И много, много искалеченных,
Восторгом выветривших грудь,
Печатью Якова отмеченных,
С проклятьем продолжают путь,
Затем, что в сумерки рожденные
Под знаком алчущей жены
Любовь, где оба побежденные,
Перебороть обречены.
Но кто-то может над провалами,
По краю выйти на простор;
Другой ладонями усталыми
Заплаканный укроет взор.
Над пропастью взмывая птицею
— Пускай безумье, иль свинец —
Но каждый смелою десницею
Обязан вырвать свой венец.

Я говорю о нежности и славе.
И речь моя проста и хороша,
Когда бреду по выбитой отаве,
Кровавый прах слезами пороша.

И моря плеск, и всё разноголосье
Зверей и птиц — один согласный хор,
И мне вослед опять цветут колосья,
В лучах звезды купая свой ковер.

Я не могу не видеть ран кровавых.
Но о судьбе, что брезжит впереди,
Не умолчу, и в гимнах величавых
Я буду петь во весь размах груди.

За облака дыша свои куренья,
Поет земля простором всех полей,
И в тихий час вечернего моленья
Благословляю землю и людей!

Стокрылыми взывая голосами
Над кровлей городов и деревень,
Под голубыми снова небесами,
Я возвещаю обновленный день.

В час покоя, в час отлива,
Землю звезды стерегут,
И луна влачит лениво
По морям сребристый жгут.

Разлюбивший и убогий,
Не своди угрюмых глаз
С посеребренной дороги:
Этот путь один для нас.

Пусть дневная половина
Сна не в силах побороть,
Но питает пуповина
Отделившуюся плоть.

Пей крепительное семя
Торжествующей луны,
Слушай, как уходит время,
Как бессмысленно-вольны

Пляшут пенные загривки
Убывающих валов,
И уносят вдаль отрывки
Мыслей, жалоб и стихов —

В глубь отлива, в ширь покоя,
К звездной пламенной толпе,
Стерегущей дно земное
На серебряной тропе.

Что-то кружит, что-то вьется,
Налетает и щекочет,
Что-то в руки не дается
И отдаться в руки хочет.
Не лови. Сожжет обидой
И отравит терпкой болью:
Грезится эфемеридой,
Схватишь — станет пыльной моль.