Евгений Кискевич - Ноктюрн душе

Ночное небо всем открыто,
Как пропасть. Лишний свет погас.
Но вы, бродяги и пииты,
Смотрите в землю в этот час:

Тускнеют ясные предметы,
Имеющие вес и цель,
Нам ближе бледные кометы,
Их солнечная карусель.

Нас Млечный Путь для высших истин
Ведет прозрачною тропой.
И вот — невиден, ненавистен
Простой и твердый путь земной.

Всё подымается. Ступени
Всё зыбче. Мы перед крыльцом,
Но вниз с порога откровений
В трясины падаем лицом.

Нам не очнуться, не подняться,
Не отряхнуть земную грязь.
Нам только смутно звезды снятся,
Как полыхают и грозятся,
В пространствах сумрачных кружась.

Он цензор был и дипломат,
Молчальник, мыслей укрыватель;
Стихиям сын, и бурям брат
И смутного повествователь.

Бесстрастно замкнут страстный рот,
И в складке уст хаос и буря,
Уничтожение и взлет.
И так нелепа надпись: «Тюря»,

Что значит «Тютчев». Косный взмах
Его руки чертил обломки
Имен и знаков. Но в стихах
Со страхом поздние потомки
Расслышат уж за рубежом
Архистратига трубный гром.

Так, созерцая обе бездны,
И знанье тяжкое влача
С любовью злой и бесполезной,
Он шел, пифийски бормоча.

А здесь — в спокойные очки
Почти невидные зрачки
Следят, как злоба дню довлеет,
И медленно проходит Рок.
Как бы всклокоченный венок
На голове его седеет.

Оставь меня, девушка, нимфа: ты слишком красива,
Ты требуешь чувств, которых я дать не хочу.
Я слышу, как мир истощается в смертном распаде,
Как атомы стонут, взрываясь, безмерно плывут,
И время разъялось на точные краткие годы,
Сорвавшись, не может вернуться к истокам своим.

Оставь меня, муза! Я слушаю медленный хаос.
Чтоб скука и ужас не вдруг одолели меня,
Я выдумал в детстве себе смешное занятье:
Соперником стал, пустосвятом на этой земле.

Вот ветер и волны включаются в мерные ритмы,
Моря на полотнах вздыхают, играют с землей,
А бури, как песня, проходят над лунной пучиной,
Я вновь возвращаю к истокам его — естество.
Оставь меня в мире излишнем, смешном, иллюзорном,
Небратском, безлюбом, преступном, но всё же моем.

Иду по чуждому предместью,
Бужу встревоженных людей,
Хочу пронзить их острой вестью
С бескровной родины моей.

Несусь, смятенный и крылатый,
Среди затворенных домов,
Высматриваю, соглядатай,
Ловец зверей, страстей, умов.

Живущее боится смерти,
И все бегут моих словес,
Как вести в траурном конверте,
В спасительные дебри, в лес.

Как гром над голой головою,
Страшит их заостренный стих,
Звенит грозящей тетивою
Глагол, зловещий для чужих.

И в этот мир приходят новоселы,
Смышленый, тренированный народ,
Я и себе товарищ невеселый,
Ну, кто из них меня с собой возьмет?

Кто руку даст? Кто мне подаст напиться,
Когда свалюсь? А если воспою,
Кто ленточкой в заштопанной петлице
Отметит преданную грудь мою?

И я бреду с протянутой ладонью,
Неумный и условный Агасфер,
А те пройдут с трехрядною гармонью,
Оставив мне мою музыку сфер.

Она плывет уже, растет стеною,
Дышать и жить, давно мешая мне,
Она встает меж непокорным мною,
И страстным миром, где бессмертья нет,

Но есть вода, трава, и есть забвенье.

Работай, работай, работай,
Чеканя слова и бетон,
Пока не обнимет дремотной
Короткий, прощающий сон,
Пока не возьмет под воскрылье,
Ведя по заветным местам,
Над кровью, над пылью, над былью,
По звездным высоким мостам.
Далеко внизу, под пятою,
Где в бездне зияют поля,
Увидишь, что взрыто тобою
И как отвечает Земля,
И всё, что живет и убито,
Что создано властной борьбой;
Увидишь дворцы из гранита
И битвы пожаров с водой.
Твоими руками, твоими
Мир полон, как водоем,
Но имя, но имя, но имя
Чужое увидишь на всем.
Тогда, одурманясь дремотой,
Проснись и опять, без конца,
Работай, работай, работай,
Творя для иного венца.

За косогором хор фабричных глоток
По гулким рощам вопль еще бросал,
Но вечер был неизреченно кроток,
Но вечер был — стихающий хорал.

Так было, иль казалось так, за садом,
Там, на скамье из дерна и земли,
Где двое встретились упорным взглядом
И оторваться больше не могли.

Сгущались тени. В воздухе лиловом,
Где вестником казался каждый куст,
Он видел плечи под платком суровым
И абрис замолчавших влажных уст…

О, рук, сердец и губ оцепененье!
Но нежной влажностью струился взгляд,
И вечность разверзалась во мгновеньи,
И время запрокинулось назад.

Разгадывая строгих глаз загадки,
Он наклонился, жаждою томим,
И первый поцелуй, немой и краткий,
Остался навсегда неповторим.

Твое окно закат зажег пожаром.
Давно угасли блики на реке,
Незримый сон ложится зримым паром,
Твое окно сияет вдалеке.
В вечернем воздухе, густом и гулком,
Над пыльной площадью и над толпой
Твое окно, за дальним переулком,
Одно горит играющей звездой.
Волшебство тьмы сиреневою тушью
Чернит дворы и улицы подряд…
Я не пойду прогулочною глушью,
Над бездной города бросаю взгляд —
И ночь моя становится игрою:
Нет знаменья, но знамений хочу!..
И я дождусь, что полночь над землею
Развесит звезд холодную парчу.
Тогда, взволнованный ночным движеньем,
И разгоняя синь и ложь теней,
Ответит город пылким отраженьем
Своих огней, лучей, оранжерей.
Тогда, над дремлющим вдали предместьем,
За парком ли, где влажно и темно,
Упавшим мне привидится созвездьем
Фонарь, и бар, и яркое окно.
Я различу кругом другие знаки:
Созвездья Ориона и Венца
Пройдут в отображенном Зодиаке,
Горя и потухая без конца.
Когда же ночь в бунтующем весельи
Умрет, вздохнув, созвездья погасив,
И трезвый день заменит ожерелья
Из фонарей просторных перспектив —
Тогда вокруг погасшего за садом,
В ночи, окна, как безотчетный крик,
Над морем крыш скользя ответным взглядом,
Созвездье Девы явится на миг.