Рафаэль Альберти - Мастера русского стихотворного перевода. Том 2

Сто чарок
Жажду утолят едва ли,

Ночь благосклонна
К дружеским беседам,

А при такой луне
И сон неведом,

Пока нам не покажутся,
Усталым,

Земля — постелью,
Небо — одеялом.

Мы выпиваем вместе —
Я и ты,

Нас окружают
Горные цветы.

Вторая чарка,
И восьмая чарка,

И так мы пьем
До самой темноты.

И, захмелев,
Уже хочу я спать,

А ты — иди.
Потом придешь опять:

Под утро
Лютню принесешь с собою,

А с лютнею —
Приятней выпивать.

Так жарко мне —
Лень веером взмахнуть.

Но дотяну до ночи
Как-нибудь.

Давно я сбросил
Все свои одежды —

Сосновый ветер
Льется мне на грудь.

Вижу белую цаплю
На тихой осенней реке;

Словно иней, слетела
И плавает там, вдалеке.

Загрустила душа моя,
Сердце — в глубокой тоске.

Одиноко стою
На песчаном пустом островке.

Плывут облака
Отдыхать после знойного дня,

Стремительных птиц
Улетела последняя стая.

Гляжу я на горы,
И горы глядят на меня,

И долго глядим мы,
Друг другу не надоедая.

В любом краю
Свой климат и погода:

Дожди бывают
Чаще или реже.

Жалею я
Людей того народа,

Что на морском
Ютится побережье.

Там женщины и дети,
Словно звери,

Не знают,
Где им прочно
поселиться,

И в необжитой
Каменной пещере

Их навещают
Зайцы и лисицы.

Я долго
На Лоян гляжу с холма —

Там всё теперь
И тихо и пустынно.

Там все дворцы
И бедные дома

Огнем войны
Превращены в руины.

И во дворах,
У сломанных оград,

Так разрослись
Кустарники и травы,

Как будто
Всё заполонить хотят,

Уверившись,
Что нет на них управы.

Да и поля,
Покрытые травой,

Не вспаханы
На всем своем пространстве.

Нет, братья не узнают
Край родной,

Сюда вернувшись
Из далеких странствий.

Когда-то здесь
Из труб вились дымки

Над суетою улиц,
Сердцу милых…

А ныне
Я немею от тоски,

Которую
И высказать не в силах.

Растет в лесу
Спокойная сосна,

Ей десять лет —
Она еще ребенок,

И свежесть хвои
Нежно-зелена,

И стройный ствол
Еще и слаб и тонок,

Но дух ее
Окреп уже с пеленок:

Не подведет —
Всё выдержит она.

Легко я бросал
Города и уезды,

И бросил бродить,
Промотавшись до нитки.

Теперь под зеленой сосной
Мое место, —

Я если хожу,
То не дальше калитки.

Я бросил
Беспечное непостоянство,

Я бросил пирушки
И радуюсь детям.

Но я никогда
Не бросал свое пьянство —

И мы это с вами
Особо отметим.

Коль к ночи не выпьешь —
Не будет покоя,

Не выпьешь с утра —
И подняться не в силах.

Я бросил бы днем
Свое пьянство святое,

Но кровь леденела бы
В старческих жилах.

Ну, брошу —
И радости больше не будет,

А будет ли, в сущности,
Выгода в этом?

А вот когда вечность
Мне годы присудят,

А птицы поздравят
С последним рассветом —

Тогда, равнодушно
И трезво, поверьте,

Я с плеч своих скину
Житейскую ношу

И с ясной душою
В обители смерти,

Быть может, действительно,
Пьянствовать брошу.

«Что такое поэзия?» — Столько в глазах твоих
недоумения, страха, мечты.
Что такое поэзия? Ты меня спрашиваешь?
Поэзия — это ты.

Майóмбэ — бóмбэ — майомб э!
Майомбэ — бомбэ — майомбэ!
Майомбэ — бомбэ — майомбэ!

У змеи глаза из стекла, из стекла;
змея обвивается вокруг ствола;
глаза из стекла, она у ствола,
глаза из стекла.
Змея передвигается без ног;
змея укрывается в траве;
идет, укрываясь в траве,
идет без ног.

Майомбэ — бомбэ — майомбэ!
Майомбэ — бомбэ — майомбэ!
Майомбэ — бомбэ — майомбэ!

Ты ударишь ее топором — и умрет:
бей скорей!
Но не бей ногой — ужалит она,
но не бей ногой — убежит!

Сенсемай я, змея,
сенсемайя.
Сенсемайя, с глазами ее,
сенсемайя.
Сенсемайя, с языком ее,
сенсемайя.
Сенсемайя, с зубами ее,
сенсемайя.

Мертвая змея не может шипеть;
мертвая змея не может глотать;
не может ходить,
не может бежать!
Мертвая змея не может глядеть,
мертвая змея не может пить,
не может дышать,
не может кусать.

Майомбэ — бомбэ — майомбэ!
Сенсемайя, змея…
Майомбэ — бомбэ — майомбэ!
Сенсемайя, тиха…
Майомбэ — бомбэ — майомбэ!
Сенсемайя, змея…
Майомбэ — бомбэ — майомбэ!
Сенсемайя, умерла!

Я отыскал ее на берегу морском;
она из золота, покрыта жемчугами;
Европа влажными брала ее руками,
плывя наедине с божественным быком.

Я с силой дунул в щель, и, словно дальний гром,
раскат морской трубы возник над берегами,
и полился рассказ, немеркнущий веками,
пропитанный насквозь морями и песком.

Светилам по душе пришлась мечта Язона,
и ветры горькие ветрил вздували лоно
на Арго-корабле, вдыхая ту же соль,

я слышу голос бурь, и ропщущие волны,
и незнакомый звон, и ветер, тайны полный…
(Живого сердца стук, живого сердца боль.)