Рафаэль Альберти - Мастера русского стихотворного перевода. Том 2

Луна с отраженьем в речной глубине
И тени здесь будут являться —
И станут небесным символом любви
На грешной земле отражаться.

Отчего ты, сердце, ноешь,
Отчего болишь ты, сердце?
— Оттого, что край родимый
Терпит иго иноверца,
Оттого, что о свободе
Между нами нет помину,
Оттого, что наши братья
Рать сбирают на чужбину —
И стоит над всей страною
Тучей черною кручина:
Муж прощается с женою,
Мать с слезами крестит сына,
И на месте, где прощались
Сестры с братьями, рыдая,
Никогда не брызнет снова
В поле зелень молодая.

«Белокурая голубка!
Отвори мне дверь в твой дом…»
— «Но скажи сперва мне — кто ты?
Я впущу тебя потом…»

«Под окном ждала, бывало,
Ты меня в вечерний час,
И к устам твоим устами
Прикасался я не раз…

Я к тебе вернулся снова
Из-за дальних, чуждых гор…»
— «Я впущу тебя, но прежде
Опиши, каков мой двор».

«Пред крыльцом твоим, на солнце,
Зреет куща белых роз,
На дворе твоем зеленом
Виноградных много лоз…»

«Кто тебе сказал об этом?
Я не верю ничему…
Нет, хитрец, скажи мне прежде,
Что стоит в моем дому?»

«В спальне лампа золотая
Блещет в сумраке ночном
Каждый раз, когда одежды
Ты снимаешь перед сном…»

«Лжешь, хитрец! Тебе — я вижу —
Незнаком в светлицу путь…
Рассказал тебе о доме
Из соседей кто-нибудь…

Если точно ты — мой милый,
Об одном спрошу теперь:
Расскажи мои приметы, —
Я сейчас открою дверь».

«На плече твоем и щечке
Два родимые пятна,
А меж персями твоими
Блещут звезды и луна…»

«Эй, служанки, двери настежь
Торопитесь отворять
И цветами увенчайте
Нашу брачную кровать».

На горе стояла рано утром Вила,
Облакам румяным Вила говорила:

«Вы куда летите и где были прежде?
Что с собой несете в пурпурной одежде?»

«Мы в стране индейской были-побывали,
Где под жарким солнцем холода не знали,

Где благоуханья вечные курятся,
Где в земле алмазы царские родятся,

Где, волной целуем, взорам недоступный,
Под песком таится в море жемчуг крупный.

Индию покинув, мы несем оттуда
Людям три подарка дорогих, три чуда.

Первый дар — сердечко просто золотое,
Хоть и ярко блещет золото литое;

Дар второй — корона: нестерпим для глаза
На короне этой дивный блеск алмаза;

Третий дар — колечко — дорогой, заветный,
На кольце играет жемчуг самоцветный.

Первый дар — сердечко золотое наше —
Отдадим мы деве, что всех в мире краше.

Дар второй — корону — им, как королеву,
Княжеского рода мы украсим деву,

А колечко с перлом — нам отдать желанней
Той, кого скромнее нет и постоянней».

На горе, обвита утренним туманом,
Отвечала Вила облакам румяным:

«Первый дар гречанке вы отдайте: девы
Краше не найдете по свету нигде вы;

Дар второй снесите стройной франкистанке:
Знатны они родом, стройны по осанке;

А кольцо — славянке… Верьте слову Вилы:
Коль славянка любит — любит до могилы».

Когда Тиверий и Нерон
Конями царской колесницы
Народ топтали — и на трон
Садился евнух в багрянице;
Когда мертвей, чем Вавилон,
Был древний Рим и ликовала
В нем гнусных хищников орда —
Грозящий голос Ювенала
Был казнью деспотов тогда.

Ты, жалкий цезарь дней иных,
Страшись: и пред твоим престолом
Стоит палач, и грозный стих
Звучит карающим глаголом!
Перед тобой твои рабы
Дрожат, и в суетной гордыне
Ты мыслишь: «Мировой судьбы
Властитель буду я отныне.
Истории, как дивный дар,
Свое я имя завещаю…»

Мечта напрасная! Фигляр,
Твое грядущее я знаю:
Нет, никогда, позорный шут,
Бытописания страницы
Великими не назовут
Деянья вора и убийцы!
Своей судьбы презренной, верь,
Не свяжешь ты с судьбой народной
И будешь выброшен за дверь
Истории, как сор негодный!

Был славный город…
С диким гунном
Промчался я в его стенах
И раздробил огнем чугунным
Твердыни гордые во прах!
Я вскачь коней разгоряченных
Пустил по камням звонким плит,
И трупы женщин обнаженных
Хрустели под шипом копыт!
На прах, где кровь струей бежала,
Я зверски юных дев простер
И с волосатой груди сало
О перси нежные отер!
Я в город ввел пожар… И с ревом
Носился страшный исполин
И языком лизал багровым
Потоки крови меж руин!..
Ура! Я смял мятеж ногами,
Я раздавил его чело!
Позор, наложенный веками,
Я смыл, меж мертвыми телами
В крови купаясь по седло!
Всё кончено! И меч мой ныне
Висит без пользы у бедра;
Хранят разбитые твердыни
Следы огня, следы ядра.
И воют псы худые всюду:
Им крови больше не лизать,
И мох покрыл развалин груду,
И степь кругом!.. О смерть, о мать!
Скажи мне, где теперь я буду
С мечом кровавым пировать?..

I
Я видел, как скакал и прыгал предо мной
В великом городе по звонкой мостовой
Три дня народный лев, великим полон гневом.
Я видел, как потом, с раскрытым страшно зевом,
Он бил себя хвостом и гриву разметал,
Как каждый нерв его от ярости дрожал,
Как раскалялся глаз, как жилы раздувались,
Как грозно он рычал, как когти простирались,
Как он утих потом среди толпы густой,
Там, где неслась картечь и дым пороховой —
У Луврского дворца… Облитый кровью алой,
Он тяжело дышал, от битвы той усталый;
Открыта пасть была, и красен был язык…
Гигантским телом он на бортах там приник
И завалил тогда своим величьем рыжим
Весь трон, повергнутый взволнованным Парижем.

II
Потом нечаянно я видел: без числа
Толпа под сень его униженно ползла;
Я видел: карлики, которых заставляли
Дрожать его шаги, ручонки простирали —
И, бледные еще, его целуя шерсть,
Ласкаяся к нему, твердили нагло лесть,
И, лапы облизав и пав перед порогом,
Назвали львом его, царем и полубогом.
Когда ж, пресыщено и кровью и хвалой,
Надеясь потрясти последней грязи слой,
Проснувшись, чудище хотело кончить дело,
Когда, раскрыв свой зев и шевельнувши тело
И гриву жесткую — и встало, и пошло,
И мощно головой своею потрясло,
И, с гривой по ветру, по-царски зарычало —
Так цепь намордника могучий зев сковала!