Рафаэль Альберти - Мастера русского стихотворного перевода. Том 2

Дороги в тот город не ведал никто,
Цари не смущалися этим:
Звезда золотая их с неба вела
Назло непонятливым детям.

Над домом Иосифа стала звезда;
Цари туда тихо вступали;
Теленок ревел там, ребенок кричал,
Святые цари подпевали.

Я каждую ночь тебя вижу во сне
В толпе незнакомых видений;
Приветливо ты улыбаешься мне,
Я плачу, упав на колени.

Ты грустно и долго глядишь на меня
И светлой качаешь головкой,
И капают слезы из глаз у меня,
И что-то твержу я неловко.

Ты тихое слово мне шепчешь в ответ,
Ты ветку даешь мне открыто.
Проснулся — и ветки твоей уже нет,
И слово твое позабыто.

Когда на землю ночь спустилась
И сад твой охватила мгла;
Когда ты с матерью простилась
И уж молиться начала;

В тот час, когда, в тревоги света
Смотря усталою душой,
У ночи просишь ты ответа,
И чепчик развязался твой;

Когда кругом всё тьмой покрыто,
А в небе теплится звезда, —
Скажи, мой друг, моя Пепита,
О чем ты думаешь тогда?

Кто знает детские мечтанья?
Быть может, мысль твоя летит
Туда, где сладки упованья
И где действительность молчит;

О героине ли романа,
Тобой оставленной в слезах;
Быть может, о дворцах султана,
О поцелуях, о мужьях;

О той, чья страсть тебе открыта
В обмене мыслей молодом;
Быть может, обо мне, Пепита…
Быть может, ровно ни о чем.

Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,
Ударом веера толкнула ты небрежно,
И трещина, едва заметная, на ней
Осталась… Но с тех пор прошло не много дней,
Небрежность детская твоя давно забыта,
А вазе уж грозит нежданная беда!
Увял ее цветок; ушла ее вода…
Не тронь ее: она разбита.
Так сердца моего коснулась ты рукой —
Рукою нежной и любимой, —
И с той поры на нем, как от обиды злой,
Остался след неизгладимый.
Оно как прежде бьется и живет,
От всех его страданье скрыто,
Но рана глубока и каждый день растет…
Не тронь его: оно разбито.

Со дня на день живешь, шумишь под небесами,
По книгам держишь речь с былыми мудрецами —
С Вергилием и Дантом. Ну, а там
Поедешь погулять по избранным местам,
В трактире, посмеясь, готовишься к ночлегу,
А взгляды женщины в вас вносят мысль и негу;
Любимый искренно — безумно любишь сам!
Рад слушать песни птиц, скитаясь по лесам;
Проснешься поутру — семья давно одета;
Она целует вас и ждет от вас привета!
За завтраком журнал, и каждый божий день
С любовью — ненависть, с трудом мешаешь лень!
А там приходит жизнь, жизнь, полная волнений,
В собранья вносишь мысль и ждешь от них решений;
Пред целью близкою, перед игрой судьбы
Мы слабы и сильны, мы деспоты-рабы.
Волна в семействе волн, дух в вечном колебаньи,
Всё, всё проносится то в смехе, то в рыданьи.
Идешь и пятишься, скользит, скользит нога…
А там загадка — смерть: безмолвна и строга.

Безмолвна ночь; погас восток.
По смолкнувшим полям
Проходит путник, одинок,
И плачется к звездам:

«На сердце грусть — болеть ему!
Я одинок брожу;
Откуда я, куда, к чему
По миру прохожу?

Вы, звезды-огонечки
На лоне темной ночки,
Вверяюсь сердцем вам,
Ночных небес звездам!»

И вдруг кругом него звучит —
Зашевелилась ночь,
К нему звездами говорит
И гонит горе прочь:

«О человек, ты близок нам!
И ты не одинок!
Будь тверд. Поверь, твоим очам
Засветит вновь восток!

А до зари, до света
С улыбкою привета
Приилежно будем мы
Светить тебе из тьмы».

Названье милой вы хотите,
Друзья, узнать, —
Не в силах я, хоть трон сулите,
Ее назвать.

Мы можем петь, что я ревниво
Отдался ей,
Что не светлее летом нива
Ее кудрей.

Мое блаженство и отрада
Лишь ей внимать,
И я готов, коль это надо,
Ей жизнь отдать.

Увы, любовью безнадежной
Душа полна;
Ее сгубил огонь мятежный,
Болит она.

Немая смерть под сень могилы
Меня зовет;
Пускай умру — названье милой
Со мной умрет.

Герой моей поэмы (ваш он тоже,
Надеюсь я) отправлен в Петроград,
Что создал Петр Великий, силы множа,
Чтоб тьмою не был край его объят.
Хвалить Россию в моде, но за что же?
Мне жаль, что сам Вольтер кадить ей рад;
Но в этом брать пример с него не стану
И деспотизм карать не перестану.

Я выступать всегда готов бойцом,
Не только на словах, но и на деле,
За мысль и за свободу. С тяжким злом,
Что рабство создает, мириться мне ли?
Борьбу я увенчаю ль торжеством —
Не ведаю, — навряд достигну цели;
Но всё, что человечество гнетет,
Всегда во мне противника найдет.

Я вовсе не намерен льстить народу;
Найдутся демагоги без меня,
Готовые всегда, ему в угоду,
Всё разрушать, толпу к себе маня,
Чтоб властвовать над ней. Зову свободу,
Но к демагогам не пристану я;
Чтоб равные права имели все мы,
Веду борьбу. (Увы, теперь все немы!)

Я всяких партий враг, и оттого
Все партии озлоблю, без сомненья;
Но непритворны мнения того,
Кто держится противного теченья.
Ничем не связан я, и никого
Я не боюсь. Пусть, полны озлобленья,
Шакалы рабства поднимают вой, —
В их хоре не раздастся голос мой.

С шакалами, что близ руин Эфеса
Стадами мне встречались, я сравнил
Противников свободы и прогресса,
Которым голос лести только мил
(Они без власти не имеют веса);
Но я шакалов этим оскорбил:
Шакалы кормят льва, тогда как эти
Для пауков лишь расставляют сети.

Народ, очнись от сна! Не дай себя
Опутать их зловещей паутиной;
Иди вперед, тарантулов губя!
Бояться их не будет уж причины;
Борись со злом, свои права любя!
Когда ж протест раздастся хоть единый?
Теперь одно жужжанье тешит слух
Пчел Аттики и злобных шпанских мух.

Брось на время, Муза, лиру
И прочти со мной указ:
В преступленьях — на смех миру —
Обвиняют нынче нас.
Наступает час расправы,
И должны мы дать ответ.
Больше песен нет для славы!
Для любви их больше нет!
Муза! в суд!
Нас зовут,
Нас обоих судьи ждут.