Шицзин

Кипарисовый этот челнок унесло
Вдоль по краю реки, без весла...
Ниспадали две пряди ему на чело,
Он единственный мой был, я клятву, дала,
Что до смерти не сделаю зла. [64]
Ты, о мать моя, вы, небеса в вышине,
Отчего вы не верите мне?

Так на стене чертополох растет,
Не справится с колючками метла,
Как о гареме нашем есть молва —
Ее поведать я бы не могла.
Когда б ее поведать я могла —
Как было б много и стыда и зла!

Так на стене чертополох растет,
Его не вырвешь, заросла стена.
О гинекеях наших есть молва —
Ее передавать я не должна.
О, если все я передать должна —
Я знаю, будет речь моя длинна.

Так на стене чертополох растет,
Его колючки не связать в пучок,
О гинекеях наших есть молва —
Никто из нас пересказать не мог.
Но если б ты ее поведать мог —
Какой позор! Как будет суд жесток!

С супругом вместе встретишь старость ты.
В подвесках к шпилькам яшмы белизна,
В наколке ты — спокойна и стройна,
Как горный пик ты, как река плавна.
В наряд узорный ты облачена.
Но если в сердце нет добра — зачем
Нарядом украшается жена?

Он ярко блещет — пышный твой наряд,
Фазанами расшитый, расписной!
И словно туча чернь твоих волос —
В прическе нет ни пряди накладной,
И яшмовые серьги у тебя,
Слоновой кости гребень твой резной,
Твое чело сияет белизной.
И кажется: с небес явилась ты,
И кажется: вот дух передо мной!

И ярко-ярко, точно яшмы блеск,
Твои одежды пышные горят,
Сорочку тонкую из конопли
Обтягивает плотно твой наряд.
И вижу я, как твой прекрасен лоб,
Округлены виски и ясен взгляд.
О, эта женщина! Подобной ей
Красы в стране нет больше, говорят.

Вот иду собирать я повилику-траву,
На полях, что за Мэй [65], повилики нарву.
Но о ком я тоскую, мои думы о ком?
Ах, прекрасною Цзян ту подругу зову.
Цзян меня поджидает в роще тутов [66]одна,
Цзян в Шангуне сегодня встретить друга должна,
Цзян, меня ты проводишь над рекою — над Ци!

Воемя сбора пшеницы, ухожу я за ней —
Я ее собираю там, на север от Мэй.
Но о ком я тоскую, мои думы о ком?
И прекрасная, верно, имя милой моей.
И меня поджидает в роще тутов одна,
И в Шангуне сегодня встретить друга должна,
И меня ты проводишь над рекою — над Ци [67].

Репу рвать выхожу я, репа нынче крупна —
Там от Мэй на востоке созревает она.
Но о ком я тоскую, мои думы о ком?
Юн красавицу эту называют у нас!
Юн меня поджидает в роще тутов одна,
Юн в Шангуне сегодня встретить друга должна
Юн, меня ты проводишь над рекою — над Ци!

Четой перепелки кружат у гнезда;
Четою повсюду сороки летят.
Недобрый он был человек, говорят,
А мной почитался как старший мой брат.

Четою повсюду сороки летят,
Четой перепелки кружат у гнезда,
Недобрый он был человек, говорят,
Его господином считал я всегда.

Созвездие Дин высоко, наконец [69],
Он в Чу [70]воздвигать начинает дворец.
По солнцу, по тени размерил шестом
Пространство и Чуский он выстроил дом [71].
Орех и каштан насадил он кругом,
И тисе, и сумах, и катальпу над рвом —
На цитры и гусли их срубят потом.

Поднялся на древний разрушенный вал
И Чуские земли кругом озирал.
Он долго взирал и на Чу, и на Тан [72],
Он смерил и тень от горы, и курган,
Тутовник осматривать в чуский свой стан
Сошел... На щите черепахи гадал [73],
И добрый ответ был властителю дан!

Дожди благодатные пали с весны —
Приказ дал вознице властитель страны
Коней на звезде гаревой запрягать:
В поля надо ехать, где туты видны.
Не прям ли душою властитель страны? —
В нем помыслы все глубоки и ясны.
Прекрасны большие его табуны [74]!

Радуга встала в небе с востока [75]—
Никто не смеет рукой указать...
Девушка к мужу идет, покидает
Братьев своих, и отца, и мать.

Радуга утром на западе всходит —
Будет все утро дождь без конца [76].
Девушка к мужу идет, покидает
Братьев своих, и мать, и отца.

Брака с любимым желает дева!
Видишь: в слиянье с солнцем вода,
Не знаешь ни воли небесной, ни гнева
И, верно, совсем не знаешь стыда!

Ты на крысу взгляни — щеголяет кожей,
А в тебе нет ни вида, ни осанки пригожей!
Коль в тебе нет ни вида, ни осанки пригожей,
Почему не умрешь ты, на людей непохожий?

Посмотри ты на крысу — у нее есть зубы,
А ведь ты человек без удержу, грубый!
Если ты человек без удержу, грубый,
Чего ждешь, кроме смерти? Что тебе любо?

Посмотри ты на крысу — лапы, как надо.
Человек! А ни чина у тебя, ни обряда!
Коль ни чина нет у тебя, ни обряда,
Что же, смерть до срока тебе не награда?

Высоко-высоко вознеслись бунчуки —
За Сюнь [77], за селеньем полки далеки...
Шнуры были белого шелка у них,
Добры были кони в четверках у них.
Со свитой приехал прекрасный наш гость,
Оделим какими подарками их?

И сокол поднялся на ткани знамен,
То в наших селеньях он был вознесен!
Шнурами повиты знамена у них,
И кони в пятерках могучи у них.
Со свитой приехал прекрасный наш гость,
Оделим подарками лучших из них?

И в перьях цветных в высоте засверкал
Их знак, лишь взошли колесницы на вал.
На знаке белели шнуры — для него,
Их кони в шестерках добры — для него.
Со свитой приехал прекрасный наш гость.
О чем же рассказы пойдут у него?

Мчалась утешить, коней подгоняла бичом,
К вэйскому князю спешила в родимый свой дом.
Лошади вскачь, но дорога княгини длинна —
Города Цао достичь не сумеет она.
Скачет чрез реки и степи вельможа за ней —
Он догоняет, и грудь ее болью полна!

Думы мои не считаете добрыми вы —
Я не могу возвратиться в родимое Вэй.
Вижу сама, как меня осуждаете вы —
Думы мои не забыть мне в печали своей.
Думы мои не считаете добрыми вы —
Мне не вернуться чрез реки из Сюйской земли.
Вижу сама, как меня осуждаете вы,
Только вы думы мои оборвать не могли!

Вот поднялась я на этот обрывистый холм,
Царских кудрей [79], чтоб рассеять печаль, набрала.
Много желаний в женской таится груди —
Если б я эти желанья исполнить могла!
В княжестве Сюй мой народ осуждает меня -
Все вы, как дети, безумны от гнева и зла!