Николай Доризо - Я сочинил когда-то песню

Хоть на нежные скуп ты слова,
Но, вернувшись с работы домой,
Каждый вечер
ты колешь дрова,
Моешь миски неловкой рукой…
Подогретой водой в чугуне,
Разведенным в камине огнем
Ты в любви признаешься жене,
Сам, быть может, не зная о том.
И когда ее клонит ко сну,
Ты, усталый,
стираешь белье…
Но чем больше ты любишь жену,
Тем тревожней глаза у нее.
И она все взволнованней ждет,
Ей не выплакать думу одну:
Что придет за тобой пароход
И тебя увезут на войну…
Ты не трус.
В сорок пятом году
Были пули тебе не страшны.
Мерз ты в дальних Арденнах на льду,
И тогда на глазах у жены
Слез не видели дети твои.
Хоть и трудно ей было одной,
Знала женщина:
шел ты в бои
За нее
и за дом свой родной.
А теперь она часто в слезах,
Ей все кажется — будет беда:
Ты
напрасно
погибнешь в боях,
Ты уйдешь от нее навсегда!
От нее,
для кого ты — семья,
И покой, и тепло очага,
От нее,
что сама не своя,
Если ты простудился слегка!
От нее,
что в мученьях на свет
Родила,
тебе трех сыновей.
Ей такого не выдержать,
нет —
Ты убьешь ее смертью своей!
Ты
на праздник ей даришь цветы,
Ты
ей в будни стираешь белье.
Почему ж это я,
а не ты
От несчастья спасаю ее…
Почему это я,
а не ты,
Я,
Советской страны гражданин,
Все тебя берегу от беды,
Все хочу,
чтоб твой маленький сын
Не пошел по земле сиротой,
Исхудалый, голодный, босой?
Я
спасаю от бомбы твой дом,
Я
спасаю твой сад от огня,
И за это смертельным врагом
Твой хозяин считает меня.
Мне сегодня войною грозит
Он, любитель военных нажив.
Это он
твоим голодом сыт,
Будет он
твоей гибелью жив!
Тот в Америке
честен душой,
Тот родной защищает народ,
Тот в твоем государстве герой,
Кто не рвется в военный поход.
Кто семью и отчизну спасти
Сможет,
смело сражаясь за мир!
…Если дашь ты себя увести
На войну,
значит, ты —
дезертир!

Я думал,
Москва —
Это Красная площадь,
Кремлевские ели,
Высотные зданья.
Я думал,
Москва —
Это Марьина роща,
Куда
приходил я
К тебе
на свиданье.
Я думал,
Москва —
это липы
рядами
На улице Горького,
у Моссовета.
Бульвары,
что
с детства
исхожены
нами,
Крылатые башни
Университета.
Да,
это она —
и метро на Арбате,
И мост у Кремля
над Москвою-рекою —
Такой
мы видали ее
на плакате,
И слышалась в песнях
она
нам такою.
Но вот
я увидел
своими глазами,
Насколько столица
и больше
и шире:
Москва —
это
поле ржаное
Рязани,
Москва —
это
сосны
на горном Памире.
Колосья
отменной кубанской пшеницы,
Мохнатые пальмы
субтропиков,
это —
Пейзаж
нашей
с детства знакомой
столицы,
Московская
почва,
московское
лето…
Москва —
это травы
волна за волною,
Где кони донские
привольно пасутся,
И те,
кто пока не согласен
со мною,
Пусть
сами
по Выставке
нынче
пройдутся!
Родная Москва —
без конца и без края —
Такою
сегодня
ты видишься мне.
Стоишь ты,
в себе
всю страну
отражая,
Сама
отражаясь
повсюду
в стране!

В тишине уснувшего вагона
У меня спросил старик сосед:
— Кто вы по профессии? —
Смущенно
Я молчал —
признаться или нет?

Мне казалось,
назовусь поэтом,
Будто славой щегольну чужой,
Ни по книгам
и ни по газетам
Вдруг меня не знает спутник мой.
— Ваша как фамилия? —
он сразу
Спросит оживленно,
а потом:

— Как?
Признаться, не встречал ни разу,
С прозой как-то больше я знаком!..

В этот вечер
(да простит мне муза
Ложь необходимую сию)
Я назвал себя
студентом вуза,
Грустно скрыв профессию свою.
Скрыл — и зубы стиснул от обиды,
Подмывало дать другой ответ, —
Я ведь не сказал бы
«знаменитый»,
Я б ответил скромно:
— Я поэт.—
Это не трудов моих оценка —
Ведь сосед не скрыл, что агроном,
Хоть с его я славой не знаком.
Агроном,
а тоже не Лысенко.

На вагонной полке плохо спится,
Долго говорили мы впотьмах:
Я, робея,
о сортах пшеницы,
Он о Маяковском,
о стихах,
Моего любимого поэта
Наизусть всю ночь он мне читал,
Волновался, требовал похвал,
Будто сам он сочинил все это…

Мы с ним вышли на перрон московский,
Долго я глядел соседу вслед.
Мне бы так писать,
как Маяковский,
Чтоб ответить скромно:
— Я поэт!

Говорят,
что друзья познаются в беде.
Что ж!
В беде
он как раз
настоящий товарищ:
Даст взаймы,
если ты оказался в нужде,
За ночь глаз не сомкнет,
если ты захвораешь.
Если критик
стихи твои забраковал,
От души пожалеет
и вспомнит при этом,
Что когда-то неплохо
он сам рифмовал,
Но ему не везло,
потому и не стал он поэтом…
Если горя хлебнул
или сбился с пути,
Ты поймешь,
что он может быть истинным другом…
Но попробуй к нему ты
счастливым,
влюбленным, любимым прийти —
Загрустит,
поглядит с непонятным испугом,
Так,
как будто тебе твое счастье
в вину,
Так,
как будто присвоил ты что-то чужое,
Так,
как будто увел от него ты жену
И ему теперь
нету покоя!..
Да, он может помочь,
если будешь в нужде,
За ночь глаз не сомкнет,
если ты захвораешь…
Говорят,
что друзья познаются в беде,
Но порою
лишь в счастье
ты друга познаешь!

Что, если он
В своих статьях
не врет?
И за него мне
Страшновато стало.
Что,
если в жизни
Он
таким
живет,
Как в глубине
Газетного подвала?..

Случилось так,
Что в доме денег нет.
— Как денег нет? —
Он вопрошает зычно.
В семье советской
Это не типично.
Вздор!
Деньги есть!
Давай,
жена,
обед!

И вот однажды
Грянула беда.
Вошел он в дом,
Застыл от удивленья.
Записка:
«Ухожу я навсегда.
С меня довольно!
Лопнуло
терпенье».

Была тоска
Смертельно тяжела.
Но он записку
Прочитал вторично:
— Ушла от мужа?
Вздор!
Ты не ушла.
Так не бывает.
Это не типично.

А как бывает —
Знает он
один
Наперекор всему,
Что есть на свете.
Любовь.
Печаль…
Но этих дисциплин
Не проходил он
В университете…

…Боюсь,
Что и теперь,
Меня кляня,
Не будет
Критик мой
Самокритичен:
— Поклеп!
Я утверждаю —
нет меня,
Поскольку
я
Сегодня
не типичен.

Был я невнимательным супругом,
Забывал тебе подать пальто,
А теперь вот
со смешным испугом
Только я и думаю про то,
Чтобы лишний раз ты не нагнулась,
Чтоб себя ты бережней несла,
Боже упаси —
не поскользнулась
До того заветного числа.
Именем семейного устава
Ты должна к себе нежнее быть,
Ведь тебе дано святое право
Больше всех теперь себя любить.
Ничего нет в мире человечней,
Чем твоя забота о себе,
Ничего нет в мире бесконечней
Новой той судьбы
в твоей судьбе!
Сколько на лице твоем покоя —
Стало так задумчиво оно,
Будто что-то слышишь ты такое,
Что другим услышать не дано.
Выполняю просьбы,
как приказы.
Мы вдвоем
и все же — не вдвоем:
Выпущены в талии запасы
На любимом платьице твоем…
Тяжелей твоя походка стала,
Глубже взгляд,
значительней слова,
Я с тобой не спорю,
как бывало,—
Высшей правдой
ты теперь права!