Николай Доризо - Я сочинил когда-то песню

Разорвала
Своею рукой пуповину,
Рядом не было нянек, —
Степь да степь без конца…
Молча глянула
В мертвое личико сыну —
Весь в отца!..

И когда
В этом каменном доме
Впервые
Заступила она
На дежурство свое;
И когда
Чей-то муж,
Растопырив ладони большие,
Принял бережно
Сына
Из рук у нее;
И когда
Он, счастливый,
Глядел на ребенка,
То не понял никто,
Почему, отчего,
Не стесняясь народа,
Заливисто, звонко
Разрыдалась она
Ни с того ни с сего…

Скольких малых детей
Ее руки качали,
Скольких нянчили
Руки ее
Матерей,
Сколько пышных букетов
Отцы ей вручали,
Но букеты
Назначены были не ей!

Антонина Максимовна,
Мать Антонина,
Может быть, ты сейчас
На дощатых ступеньках крыльца
Вновь отцу подаешь
Осторожно и ласково сына,
Улыбаешься:
Как он похож на отца!

Мы ехали с нею в двухместной
Уютной каюте на юг,
В двухместной,
совсем неуместной
Для нас — незнакомых, для двух.

Я выйду гулять на причале,
Она — в стороне от меня…
Подчеркнуто с ней мы молчали
До вечера первого дня.

Но в море трудней, чем на суше,
Так долго молчать в тишине.
Она рассказала о муже,
А я ей в ответ — о жене.

Почувствовав вдруг облегченье,
Впервые ей глядя в глаза,
Жену я свою с увлеченьем
Упорно хвалить принялся.

Но что-то в груди защемило,
Когда вдруг заметил я,
как
Впервые две ямочки мило
Мелькнули на смуглых щеках.

Заметил, как чист ее профиль,
Нахмурился и замолчал.
Нет, то не кассир —
Мефистофель
Билет проездной мне вручал!..

И тесно мне стало в каюте.
На пристань я вышел один.
Смотрите, мол, грешные люди —
Вот верный жене гражданин!

Мне место вполне на плакате:
Пай-мальчик, примерен и мил,
Как будто в самом Детиздате
Я отредактирован был!

И так захотелось обратно!
Тем вечером, не утаю,
Мне было чертовски досадно
И стыдно за верность мою.

Так в детстве казалось мне стыдным
Отстать от курящих друзей, —
Боялся я прозвищ обидных,
Старался быть взрослым скорей.

Я первую помню затяжку,
Свинцовую горечь во рту,
От дыма так тошно и тяжко,
Что чувствую — вот упаду…

Но все же курил я.
И даже
При девочках пиво я пил,
Но чем я старался быть старше,
Тем больше мальчишкою был!

…Мы с ней попрощались в Анапе,
В ночном незнакомом порту,
Она появилась на трапе
И тотчас ушла в темноту.

Светало в горах молчаливых,
Здесь час предрассветный хорош!
Как много тропинок красивых,
Да разве их все обойдешь…

Исчезли Анапы утесы,
Мы в море идем на зарю.
Сосед достает папиросы, —
Спасибо,
но я не курю!

Любовь,
Когда она одна, —
Любовь.
А если много,
Как сказать — любвей,
Или любовей?
Размышляю вновь
Над тонкостями слов и падежей.
Не любит множественного числа
Любовь на русском языке моем.
А почему?
Не думал я о том,
Пока однажды не пришла…
Через века
Я понял вдруг того,
Кто это слово мудро сочинил.
Быть может, верность предка моего
Родной язык навеки сохранил.
В земле далекий предок мой лежит,
А слово не стареет на земле.
И для меня оно теперь звучит
В твоем
Одном-единственном числе.

Все знаю смешинки лица твоего,
Когда же глаза закрываю!
Никак не могу я
Представить его,
Я как бы его
Забываю…
А лица совсем незнакомых людей
Отчетливо в памяти вижу.
Выходит,
Тебя
разглядеть
Тем трудней,
Чем мне ты
роднее и ближе.
Мы видим
лишь то,
Что хоть чуть
в стороне,
Хоть чуточку
на расстоянье.
Настолько со мной ты,
Настолько во мне,
Что видеть я не в состоянье!

Ты запомни строки эти…
Было так:
На белом свете
Жил какой-то человек,
Почему-то мною звался,
Очень часто увлекался,
Слишком часто ошибался
Он за свой короткий век.
На моей он спал кровати,
Надевал мое он платье,
И курил он мой табак.
Веселился он некстати
И грустил совсем некстати.
Жил не так,
Любил не так,
Был он слаб,
А я сильнее.
Скуп он был,
А я щедрее,
Груб он был,
А я нежнее.
Нет такого в нем огня,
Если б он тебя не встретил,
Значит, не было б на свете
Настоящего меня.

Завьюженная челочка,
Пушистая игла…
В лесу родилась елочка,
В лесу она росла.

Не в ярком убранстве
Парадном,
Венчавшем ее красоту,
На лестничной клетке
В парадном
Увидел я елочку ту.

За дверь
Ее выставил кто-то,
Поскольку теперь не нужна.
И как-то устало и кротко
К стене прислонилась она.

Осыпались желтые ветки,
Ни бус, ни браслетов на ней.
Ей зябко на лестничной клетке
Без шубы роскошной своей.

Всего лишь неделя —
Не месяц,
И вот с нее сняли красу.
О, как она старше ровесниц,
Зеленых ровесниц в лесу!

Чтоб только ты нас не винила
За праздник,
Который так мал,
Иголки,
Что ты обронила,
Я б все до одной
Подобрал.

Еще могу расстаться с вами,
Еще могу не видеть вас,
Уход с прощальными словами
Еще держу я про запас.
Держу
возможность жить иначе —
Тот ключ
от запертых дверей,
А дом пожаром весь охвачен,
Пора бежать,
да поскорей!
Уже его дыханьем грозным
Мое лицо обожжено.
Пора бежать,
пока не поздно…
А я швыряю ключ в окно.

Спешит на почту мальчик Ваня Жуков,
Спасительное
спрятав письмецо.
Один из многих тысяч русских внуков,
Он детства
даже не видал в лицо.
Мол, худо в людях, дедушка, живется,
Возьми меня в деревню поскорей!..
Прочтет чиновник адрес,
посмеется,
Припрячет,
как забаву для друзей.
Откуда знать ему,
что эти строки,
Застрявшие в почтмейстерском столе,
От сердца к сердцу
по прямой дороге
Пойдут
сквозь все столетья
по земле!
Подумай только, мальчик Ваня Жуков,
Что столько ныне у тебя родни!
На все деревни
дедушкам
и внукам
Твое письмо
приходит в наши дни.

После пыток долгого допроса,
Без суда,
по указанью босса,
Увезли в Нью-Йорк его,
в тюрьму…
Гавани заезженные воды,
Сквозь решетку
статуя Свободы
Видится отчетливо ему.
Локоны
тяжелые,
литые,
Крепко сжат холодных губ металл,
Так
в тюремной камере
впервые
Негр
в лицо Свободу
увидал.
В камере
крысиной,
мрачной,
тесной
В первый раз
узрел
Свободы лик,
Что в окне
решеткою железной
Перечеркнут,
словно черновик.
И на плечи
каменные своды
Всей своею тяжестью
легли,
Нет
другой
в Америке
Свободы,
Чем вот эта статуя
вдали!
В полный рост
она над бухтой встала…
Что Свобода?!
Сделали ее
Из того же самого металла,
Что твоих наручников литье.
Если в ту свободу веришь слепо,
Голодай,
молчи
и жди,
пока
Нищему протянет корку хлеба
Статуи
недвижная рука!
Может, там,
в порту Нью-Йоркском,
нынче
Брошен негр
под ноги
судьям Линча
На глазах смеющихся господ.
А петля на шее
туже,
туже…
Где Свобода?
Здесь Свобода,
тут же —
Даже пальцем не пошевельнет!
Как плакат рекламный,
неживая,
Выставлена
миру
напоказ,
Телом
казематы
прикрывая,
Вот она над бухтой поднялась.
Видное
ей место подыскали.
Но Свобода,
обманув народ,
Продает себя
на пьедестале,
Тем, кто побогаче,
продает.
Ставшая фальшивою рекламой,
На сограждан
устремляет взор.
И торгует бойко
этой дамой
Дядя Сэм —
почтенный сутенер.
Статуя
безмолвная,
глухая
В лучезарном царственном венце.
Не она,
а женщина другая
Со слезами счастья на лице
В запертые двери каземата
Постучится —
будет день такой —
И обнимет
черного собрата
Белой
материнскою
рукой…