Борис Гребенщиков - Здесь так забавно…

И Тургенев, дурь смешавши с дрянью,
Дружески прошепчет в ухо мне:
«Чу! Смотри, — Есенин гулкой ранью
Поскакал на розовом слоне!»

Иннокентий садится в последний трамвай
Где кондуктора нет и в помине.
Семь голодных мужчин там едят каравай,
Увязая зубами в мякине.

Иннокентий рассеянно смотрит вокруг,
В рукаве его теплится свечка.
Семь раздетых мужчин примеряют сюртук;
На лице у седьмого — уздечка.

Пожилая ткачиха желает сойти,
Гневно машет большими руками.
Семь бегущих мужчин на трамвайном пути
Затевают дуэль с ездоками.

Иннокентий стреляет в пустое окно,
Прижимаясь к прикладу предплечьем.
Одному из мужчин прострелили сукно,
Шесть отделались легким увечьем.

Пожилая ткачиха без чувства лежит.
Иннокентий задумчиво дремлет.
Над трамвайным путем черный ворон кружит
И искре электрической внемлет.

Полтараки — повеса, мошенник и плут,
К Иннокентию в двери стучится.
В сей парадной соседи давно не живут,
Но порою приходят мочиться.

Иннокентий задумчиво пьет молоко,
Таракана узревши во мраке.
На душе его мирно, светло и легко —
Он не хочет впускать Полтараки.

Даже если он двери откроет ему,
То, наверное, кинет поленом.
Или, если полена не будет в дому,
Между ног ему двинет коленом.

Полтараки же злобно царапает дверь
И в замочную скважину свищет,
На пожарную лестницу лезет, как зверь, —
Он свиданья с хозяином ищет.

Иннокентии ложится в пустую кровать.
На стене таракан копошится.
За окном Полтараки ползет умирать
И над ним черный ворон кружится.

Иннокентий спускается в мрачный подвал —
Подземелье наполнено смрадом.
Он решает устроить большой карнавал,
Предваренный военным парадом.

Иннокентий в раздумье обходит углы,
Шевеля стеариновой свечкой:
«Здесь прекрасные дамы, стройны и смуглы,
Будут в карты играть перед печкой.

Кирасиры, своим сапогом топоча,
Их на вальс пригласят неуклюже…»
Зашипела и вовсе погасла свеча —
Иннокентий шагает по лужам.

Он рукою скребет по осклизлой стене,
Он зовет громогласно и внятно:
«О прекрасный Панкрат! Поспеши же ко мне
И открой мне дорогу обратно!»

Старый дворник Панкрат сильно пьяный лежит
И призыву из мрака не внемлет.
Высоко в небесах черный ворон кружит,
Ревматичные крылья подъемлет.

Иннокентий привычно садится на стул,
Поглощенный светил созерцаньем.
Вот уж утренний ветер над крышей подул —
Отвечают светила мерцаньем.

Иннокентий не сводит задумчивых глаз
С возникающих в небе явлений.
Небосвод озарился, мелькнул и погас —
Иннокентии исполнен сомнений:

Существует ли все, что горит в небесах,
Или это всего лишь картина?
Скоро полночь пробьет на кремлевских часах.
На лице у него — паутина.

Кто другой бы сидел — Иннокентий встает
И решительно ходит по крыше,
Под ногами его рубероид поет.
Иннокентий взволнованно дышит.

Он спускается с крыши — он понял, в чем суть,
Дева в бочке подштанники плещет.
Он хватает ту деву за нежную грудь.
Средь небес черный ворон трепещет.

Иннокентий вращает коленчатый вал,
Шестерня под рукою скрежещет.
Покачнулся автобус и в пропасть упал,
Вместе с ним — Иннокентьевы вещи.

Пассажиры безумные в пропасть глядят,
Над паденьем ехидно смеются.
Пять ученых мужей прах горстями едят
И о камень сединами бьются.

Иннокентий сдувает пылинку с манжет,
Упираясь в скалу альпенштоком.
На конце альпенштока — портрет Беранже,
И Горация томик — под боком.

Он уже на вершине. Он снял сапоги —
Над строкою Горация плачет.
Между тем уже полночь: не видно ни зги.
Иннокентий Горация прячет.

Вот и «Скорая помощь» стоит под скалой.
Пассажиры дерутся с врачами.
Черный ворон летает над их головой,
Поводя ледяными очами.

Иннокентий стоит на своей голове,
Презирая закон тяготенья.
Мимо юная дева, а может быть, две,
Проходя, вызывают смятенье.

Иннокентий гордится своим либидо,
Юным девам он делает знаки,
Но внезапно, въезжая в красивом ландо,
Появляется скот Полтараки.

Эту деву иль двух он желает увлечь,
Перед ними он кобелем пляшет.
Иннокентий, чтоб дев чистоту уберечь,
Полтараки отчаянно машет.

Полтараки отходит на десять шагов,
Чтобы в челюсть ему не попало.
Изумленная дева при виде врагов
Покачнулась — и в шахту упала.

Полтараки, поверженный, мрачно лежит.
Иннокентий спускается в шахту.
Черный ворон бессмысленно в небе кружит,
Совершая бессменную вахту.

Иннокентий глядит на токарный станок,
Восхищенней вращеньем детали.
Искрометная стружка летит между ног,
Раздается визжание стали.

Одинокие токари ходят гурьбой,
Аромат источая мазута.
Иннокентия видят они пред собой,
Назревает кровавая смута.

Иннокентий, от них отбиваясь сверлом,
За переднею прячется бабкой.
Он под самую крышу взмывает орлом
И кидает в них норковой шапкой.

Отродясь не видали такого в цеху —
Токарь шапкою наземь повержен.
Иннокентий, как птица, парит наверху,
Вероломством рабочих рассержен.

Там, где пели станки, все в руинах лежит.
Иннокентий безмерно страдает:
Он то волосы рвет, то куда-то бежит.
На плече его ворон рыдает.

Иванов на остановке
В ожиданье колесницы.
В предвкушенье кружки пива —
В понедельник утром жизнь тяжела.
А кругом простые люди,
Что, толпясь, заходят в транспорт,
Топчат ноги Иванову,
Наступают ему прямо на крыла.

И ему не слиться с ними,
С согражданами своими —
У него в кармане Сартр,
У сограждан в лучшем случае — пятак.
Иванов читает книгу.
И приходят контролеры,
И штрафуют Иванова —
В понедельник утром все всегда не так.