Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Меж тем как прочие, по графскому приказу,
Вскочили на коней и поскакали сразу, —
По длинной улице зацокали подковы,
И «Гей же на Соплиц!» — разнесся клич громовый.

Пред бурею есть миг затишья рокового,
Когда громада туч надвинется сурово,
Приостановится, застынет на мгновенье,
И землю молнией окинет в нетерпенье,
И место выберет, где разразится громом.
Миг тишины такой встал над шляхетским домом,
Как будто тень легла грядущих испытаний
И души унесла в край сумрачных мечтаний.

Едва отужинав, и гости и Соплица
Отправились во двор, прохладой насладиться.
Там, на завалинках, покрытых муравою,
Уселись и глядят на небо голубое,
А небо снизилось, как будто бы теснее
Придвинулось к земле, желая слиться с нею,
И, наконец, слились под сумрачным покровом,
И, как влюбленные, намеком, полусловом
И полушепотом вели свои признанья,
Роняя тихий смех, глухие восклицанья,
Из коих музыка слагается ночная.

Сыч открывал концерт, под крышею стеная,
И мышь летучая под окнами шуршала,
Мелодии сыча она не заглушала.
Ночная бабочка, сестра летучей мыши,
На платья белые летела из-под крыши,
То билась Зосеньке в лицо, то прямо в очи,
Приняв за свечи их во мраке летней ночи.
А в воздухе мелькал рой мелких насекомых,
Гармоникой звеня в созвучиях знакомых;
Узнала Зосенька в ноктюрне над долиной
Аккорды мошкары и тенор комариный.
Начать концерт в полях спешили музыканты,
Настройка кончена, вступили оркестранты,
И трижды коростель на скрипке вывел ноту,
И забасила выпь, шныряя по болоту,
Бекасы бекали, как будто в бубны били,
А вслед им журавли протяжно затрубили.

Гуденью мошкары и птичьим разговорам
Откликнулись пруды двойным финальным хором,
Подобно сказочным озерам выси горной,
Молчащим в свете дня, поющим ночью черной.
Из синей глубины торжественно и важно
Песчаный чистый пруд отозвался протяжно,
А пруд болотистый ему ответил стоном,
Звучащим жалобой и горем затаенным.
Так в каждом из прудов лягушек певчих орды
Согласно вознесли могучие аккорды.
Один фортиссимо, другой звучит пиано,
Тот горько сетует, тот плачет неустанно.
Весь вечер песни их будили сумрак дола,
Звенели в воздухе, как струны арф Эола.

Густел вечерний мрак, и только подле речки
Блестели в лозняках глаза волков, как свечки,
А дальше, у краев ночного небосклона,
Пастушеских костров огни мерцали сонно.
Из бора выходя, зажег фонарик месяц,
Все осветил кругом, над Соплицовом свесясь,
И с неба и с земли он скинул покрывало,
Земля в объятиях небесных почивала:
Покоились они вдвоем, как муж с женою,
И были счастливы ночною тишиною.

Вот рядом с месяцем взошла звезда, другая…
Десятки тысяч звезд уже горят, мигая.
Созвездье Близнецов зажглось над темным хмелем,
Славяне звали их когда-то Лель с Полелем {314} .
Другие имена у них в Литве зеленой:
Одна звезда — Литва, другую звать Короной.

Невдалеке Весы сиянием одеты,
На них когда-то бог и звезды и планеты
Прилежно взвешивал, пуская по орбитам
(Преданье старины осталось незабытым).
Потом он прикрепил те чаши к небосводу,
Дав образец весов всему людскому роду.

Кружок на севере — святящееся Сито {315} ,
Бывало, сквозь него создатель сеял жито,
Которое бросал Адаму с состраданьем
В те дни, когда его он покарал изгнаньем.

Повыше в небесах Давида колесница
Готова, кажется, тотчас же в путь пуститься,
Но с места тронуться не может, вот обида!
А говорят, она возила не Давида,
Возила ангелов и даже Люцифера,
Но переполнилась его дерзанью мера,
Когда посмел восстать на божии чертоги.
Сбил Михаил его, и нету ей дороги!
Валяться среди звезд обречена до срока,
Пока не снимет бог сурового зарока.

Еще другое есть преданье у литвинов
(Народ слыхал его от мудрецов раввинов),
Как будто длинное созвездие Дракона,
Что извивается по небосводу сонно,
То рыба, а не змей! Жила она вначале
В пучине, и ее Левиафаном звали.
Когда ж прошел потоп, иссякли воды в море, —
Левиафан издох, и в голубом просторе
Висит костяк его, чтоб люди не забыли
О тех чудовищах, что до потопа были.
Так кости древних рыб огромного размера
В костеле Мирском ксендз развесил для примера.

Все, что о звездах знал и слышал, паи Гречеха
Любил порассказать, хоть и была помеха;
Неважно видел он, замечу мимоходом,
Не мог и сквозь очки следить за небосводом,
Но знал он имена созвездий, очертанья
И мог их указать другому в назиданье.

Его не слушали: Весы, и Воз, и Сито,
И звезды прочие — все было позабыто!
Казалось, что теперь решался общий жребий
Глаза и мысли всех приковывала в небе
Комета яркая, что с запада всходила,
Летела к северу и всех с ума сводила!
На звездный Воз она косилась с небосферы, —
Казалось, метила комета в Люциферы!
Распущенной косой мела небес две трети,
Созвездья в волосах запутались, как в сети.
Влекла их за собой тропою лучезарной
И прямо с запада неслась к звезде Полярной!

В глухом предчувствии толпился люд повсюду,
Дивясь господнему неслыханному чуду, —
Грозила бедами хвостатая комета,
Кричало воронье — недобрая примета!
Оттачивая клюв, оно в полях летало,
Сбиралось стаями и трупов поджидало.
И замечал народ: собаки землю рыли
И, словно чуя смерть, протяжно, долго выли,
Сулили голод, мор. От страха изнывая,
Видали сторожа — шла дева Моровая {316}
Превыше всех дубов Ольгердовой дубравы,
Как жар, в руке ее светился плат кровавый.

Приказчик кое-что прибавил к тем приметам,
Пришел с отчетом он, но позабыл об этом;
Конторщик в свой черед шептался с экономом,

Но Подкоморий-пан, сидевший перед домом,
Вдруг табакерку взял, а это означало,
Что хочет говорить; шляхетство замолчало, —
Сверкнула яркими брильянтами оправа
С изображением монарха Станислава.
«Тадеуш, — он сказал, открывши табакерку, —
О звездах речь твоя, выходит на поверку, —
Лишь эхо школьных слов. Занятнее о чуде
Толкуют меж собой неграмотные люди;
Курс астрономии и я прошел когда-то,
Жил в Вильне, где жена богатого магната
Доходы отдала с имения и хлопов —
Все на покупку книг, таблиц и телескопов.
Ксендз-ректор был тогда известным астрономом,
И довелось мне быть с Почобутом {317} знакомым;
Потом от ректорства Почобут отказался,
Вернулся в монастырь, молитвами спасался
И умер, как святой. Мне был знаком Снядецкий,
Отменнейший мудрец, хоть человек и светский;
Но каждый астроном толкует о комете,
Как мещанин какой о встреченной карете, —
Заедет ли она на царский двор в столицу
Иль от заставы прочь помчится за границу.
Ему и дела нет, что следует отсюда,
Добра ли надо ждать, а может, выйдет худо?
Я помню, как бежал Браницкий {318} вероломный,
Увлек он за собой поток людей огромный;
Как пышный звездный хвост влачится за кометой,
Так хвост тарговичан тянулся за каретой.
Народ хотя и прост, но понял все душою,
Хвост этот означал предательство большое.
Комета названа метлой простым народом:
Мол, выметет она мильоны мимоходом».