Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Тадеуш вырвался из пламенных объятий:
«В уме ли ты, — сказал, — вдвоем? С какой же стати?
Не маркитантка ты, ведь я иду солдатом!»
«Мы повенчаемся! Отправишься женатым!»
Тадеуш закричал: «Нет! Ни за что на свете!
Жениться не хочу! Оставь мечтанья эти!
Все это выдумки! Дай мне покой! Ей-богу!
Прошу я об одном, пусти меня в дорогу!
Хоть благодарен я, но не хочу жениться,
Люблю, но не могу с тобой соединиться!
Уеду завтра же, остаться не могу я…
Прощай! Благодарю за ласку дорогую!»

Собрался уходить, избавясь от обузы,
Но стал как вкопанный пред головой Медузы:
На Телимену он глядел в оцепененье,
Она бледна была, застыла без движенья,
Рука ее мечом казалась занесенным,
Перст уличающий грозил глазам смущенным.
«Я этого ждала! — в отчаянье сказала. —
О, сердце изверга! Змеи коварной жало!
Я предалась тебе навеки сердцем чистым,
Пожертвовала всем: и Графом и Юристом,
Воспользовался ты невинностью сиротки, —
Платиться я должна за счастья миг короткий.
Мужскую знала фальшь, не знала одного лишь,
Как ты безумно лжешь, когда о счастье молишь!
Я все подслушала, ты девочкою скромной
Пленился, обмануть затеял вероломно!
Ты соблазнил меня и, видя, как я мучусь,
Бесстыдно для другой готовишь ту же участь.
Беги — не убежишь ты от моих проклятий,
Останься — расскажу всем о твоем разврате.
Других не соблазнишь, как соблазнил меня ты,
Прочь, подлый человек! Прочь с глаз моих, проклятый!»

Таких обидных слов не слыхивал Соплица,
Невзвидел света он, не мог пошевелиться, —
Стал бледен как мертвец, глаза потупил хмуро
И, топнувши ногой, сказал сквозь зубы: «Дура!»

Побрел он, но в ушах звенел укор жестокий.
Тадеуш знал, что им заслужены упреки,
Что горько оскорбил бедняжку Телимену,
Что не могла она простить ему измену, —
Однако от того милей она не стала,
О Зосе думал он, и сердце трепетало:
Уж так мила была! Так хороша собою!
А дядя сватал их… Сам пренебрег судьбою…
Бес искусил его, он предался утехам
И в мерзости погряз, а бес глядит со смехом.
Прошло всего два дня, и вот уже злодей он!
Погибла будущность! Ужасный грех содеян!

В смятенье чувств его мелькнула на мгновенье
О поединке мысль — единственном спасенье:
«Я Графу отомщу! Тому порукой шпага!»
По мстить за что ему — и сам не знал, бедняга,
И гнев как занялся, так и погас мгновенно.
Тадеуш размышлял с печалью сокровенной:
К чему же совершать ошибку роковую?
Быть может, к Графу я не попусту ревную?
Быть может, Зосенька дарит ему участье
И в браке с ним найдет заслуженное счастье?
И сам несчастен я и горе сею всюду, —
Чужому счастью я препятствовать не буду!
Он впал в отчаянье и помышлял уныло,
Что выход из беды единственный — могила.

Повесив голову, закрыв лицо руками, —
Он поспешил к прудам неверными шагами,
Стал над болотистой зеленою водою
И приоткрыл уста. Плененный красотою,
Он весь захвачен был восторгом упоенья,
Самоубийство ведь, без всякого сомненья,
Сродни безумию, и юношу манила
Зеленая вода — холодная могила.

Отчаянье его смутило Телимену,
Простив Тадеушу невольную измену,
Изменника она всем сердцем пожалела,
А сердце доброе красавица имела.
Хоть мучила ее любовная обида,
Хотела не губить, а наказать для вида.
Вдогонку крикнула: «Постой же, ошалелый!
Венчайся, уезжай, как хочешь, так и делай! —
Не стану я мешать!» Но он не слышал зова,
Стоял на берегу средь шороха лесного.

По воле неба Граф с жокеями своими
В то время проезжал тропинками лесными,
Он зачарован был небесной глубиною,
Подводной музыки мелодией живою,
Звенящей арфами. Ну, где ж еще на свете
Лягушки так поют, как на Литве вот эти?
Граф придержал коня, забыл он о поездке
И слушал кваканье, журчание и плески,
Глядел на землю он, на небо, на березки
И, верно, новые обдумывал наброски.

Недаром красотой прославилась округа:
Глубокие пруды глядели друг на друга,
Направо — светлый пруд своей водой прозрачной
Напоминал лицо прелестной новобрачной,
Зато налево пруд темнел под небом звездным, —
Казалось, был он схож с мужским лицом серьезным.
Вкруг правого — песок и золотой и нежный,
Как пряди светлые! Вкруг левого — прибрежный
Густой тростник с лозой, торчащею Еихрами.
Пруды все в зелени, как в бархатистой раме.
Из них текли ручьи, сплетаясь, словно руки,
И полною струей спадали на излуке,
Но не могли пропасть в глубокой тьме оврага:
От месяца была серебряною влага.
Она сбегала вниз распущенной косою,
Блеск месяца стекал за каждою струею
И, достигая дна, дробился в ней без счета,
А струи падали стремительно, с налета,
И сыпалась на них горстями позолота.
Не свитезянка {328} ли за дымкою тумана
Струила воду в ров из призрачного жбана,
И золото ей вслед из фартучка бросала,
И тешилась, когда в воде оно мерцало?

Покинув темный ров, ручей смирял движенье,
Но по равнине все ж видать его теченье;
Недаром на его поверхности дрожащей
Лежал во всю длину луч месяца блестящий,
Точь-в-точь Гивойтос-змей {329} голубоватый, длинный,
Что спящим кажется в кустарниках долины,
Но видно издали по ярким переливам,
Что дальше он ползет движением ленивым.
Так и ручей мелькал, таясь в густой ольшине,
Темневшей далеко в лазоревой ложбине
Неясным очерком, почти что невидимкой,
Как духи, скрытые до половины дымкой.

А мельница внизу, под стать дуэнье старой,
Что, притаясь в кустах, следит за нежной парой,
И, тайный шепот их подслушав, рассердилась,
И головой трясет, и бранью разразилась, —
Так мельница теперь крылом, поросшим мохом,
Свирепо затрясла и пальцами со вздохом
Вдруг начала грозить, в сердцах забормотала,
И замерли пруды, молчание настало.
От грез очнулся Граф.
Глядит он и дивится:
Тадеуш перед ним, — попался пан Соплица!
«К оружью!» — крикнул Граф. Тотчас же налетела
На юношу толпа. Не разобрав, в чем дело,
Уже он схвачен был. Во двор вломились в раже,
Собаки залились, и закричали стражи.
Тут выбежал Судья, чтоб дать отпор разбою,
И Графа увидал нежданно пред собою.
Граф шпагу обнажил и сделал выпад с жаром, —
Но безоружного не поразил ударом.
«Соплица! — он сказал. — Фамильный враг заклятый!
Ты много сделал зла, но пробил час расплаты!
За то, что посягнул ты на добро Горешков
И оскорбил меня, отмщу я, не помешкав!»

Судья, перекрестясь, воскликнул: «Что случилось?
Вы разве занялись разбоем, ваша милость?
И подобает ли природному магнату
Врываться ночью в дом, как вору, супостату?
Нет, я не допущу!..» Дворовые гурьбою
Бежали с палками, уже готовы к бою.
А Войский, времени напрасно не теряя,
На Графа пристально глядел, ножом играя.