Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Гречеха отвечал ему с поклоном: «Ясно —
Вельможный пан, и мне запомнилось прекрасно
Все слышанное мной, хоть было мне не боле
Чем десять лет, тогда и я учился в школе.
Гостил у нас еще Сапега, пан покойный,
Поручик, кирасир и человек достойный,
Он жил сто десять лет, был маршалом литовским
И канцлером потом; с отважным Яблоновским {319}
Участвовал в боях, в боях под самой Веной!
Вот что нам рассказал в беседе откровенной
Высокий гость, а я слова запомнил эти:
«В тот миг, когда в седло вскочил король Ян Третий,
А кардинал его благословил в дорогу
И целовал ему король австрийский ногу,
Король воскликнул вдруг: «На небо поглядите!»
Комета вещая была уже в зените.
И мы увидели — шла медленно комета
Путем, которым шли отряды Магомета!
«С Востока молния» {320} , но о комете вещей
Поведал наш триумф и озаглавил оду
«С Востока молния», но о комете вещей
Прочесть мне довелось не только эти вещи, —
«Янину» {321} я прочел, рассказ о жизни Яна,
Там подвиги его описаны пространно
И нарисованы знамена Магомета
И та, похожая на эту вот, комета!»

«Аминь! — сказал Судья, — я в предсказанья эти
Поверю, пусть в Литве появится Ян Третий!
На западе теперь такой же точно витязь.
Да приведет его комета к нам, — молитесь!»

Гречеха горестно вмешался в разговоры:
«Комета и войну сулит нам и раздоры,
А то, что поднялась она над Соплицовом,
Наверное, грозит нам бедствием суровым,
И на охоте ведь поссорились вчера мы,
Да и за ужином чуть не дошло до драмы,
Юрист с Асессором заспорил утром рано,
И вызвал на дуэль Тадеуш Графа-пана.
Медвежья шкура — вот причина всех несчастий!
Не помешай Судья, утишил бы я страсти,
И не пришлось бы ждать какой-нибудь напасти.
Хотел я рассказать о случае занятном,
Таком же, как вчера, почти невероятном,
В былом произошел он с лучшими стрелками,
Денасов и Рейтан прославились меж нами.
А случай был таков:
к нам из земель подольских
Приехал генерал {322} пожить в именьях польских,
И по пути на сейм, задолго до Варшавы,
Для популярности, а может, для забавы,
Он шляхту посещал, заехал в гости к пану,
Блаженной памяти Тадеушу Рейтану —
Был в Новогрудке он послом у нас позднее,
Я вырос у него, не знал семьи роднее.
И вот по случаю приезда генерала
Рейтан созвал гостей, их собралось немало;
Он представления давал в своем театре,
Пан Кошиц фейерверк зажег в любимой Ятре,
Пан Тизенгауз {323} прислал танцоров для веселья,
Огинский {324} и Солтан {325} , который жил в Дзенцели,
Оркестры дали нам, — пошли у нас забавы,
Пиры, и наконец пришел черед облавы.
Панове, слышал я, и вам известно это,
Что Чарторыйские от сотворенья света
Все не охотники, хотя и Ягеллоны {326} ,
Но не по лености охотиться не склонны:
Таков французский вкус. И генерал альковы
Охотней посещал, чем скажем, бор сосновый,
Охотник был до книг, а травля не прельщала.

Денасов в свите был тогда у генерала,
Он в знойной Ливии когда-то жил годами,
Охотился не раз с туземными вождями.
И там копьем свалил он тигра в рукопашной,
С тех пор и хвастался отвагой бесшабашной.
На кабана у нас охотились — средь лова
Рейтан из штуцера подрезал матерого,
Стрелял почти в упор! Большая это смелость,
И каждому из нас почтить стрелка хотелось.
Денасов хмурился, на всех глядел он волком,
Чем восхищаться тут, не понимал он толком,
Ведь меткостью стрелок обязан только глазу,
А тигра сбить копьем не всякий может сразу!
Потом о Ливии затеял спор горячий
И вновь похвастался великою удачей!
Однако хвастовство Рейтану надоело,
Он взялся за эфес, парировал умело:
«Кто метко целится, тот метко бьет, к тому же
Тигр стоит кабана, ружье копья не хуже!»
Тут завязался спор и перешел бы в ссору,
Но положил конец сам генерал раздору.
Что говорил он им — не знаю, но не скрою,
Что тлела их вражда, как пламя под золою,
Отмстить Денасову хотел стрелок жестоко
И шутку с ним сыграл, не выжидая срока,
Да чуть и самого не погубила шутка,
Пошел на риск большой, а мне и вспомнить жутко!»

Гречеха помолчал и попросил нежданно
Понюшку табака у Подкоморья-пана,
Однако не спешил с концом повествованья.
Хотел он возбудить шляхетское вниманье.
Решился продолжать… Увы! Рассказ прервали,
Хоть любопытнее его найдешь едва ли!
По делу срочному был вызван пан Соплица,
Приезжий должен был с ним тотчас объясниться.
Соплица пожелал гостям спокойной ночи,
И гости разбрелись, видать, до сна охочи.
Недолго пан Судья готовился к приему,
Просил приезжего направить прямо к дому.

Все в доме спят давно. Тадеуш гонит дрему,
У дядиных дверей подобен часовому.
У дяди кто-то есть, а он стал больно робок,
Не смеет постучать, дверных коснуться скобок.
Дверь заперта на ключ. К замку прижавшись ухом,
Беседу уловить желает чутким слухом.

Рыданья слышит он, и вот нетерпеливо
Заглядывает в щель… Да что ж это за диво?
Судья и бернардин упали на колени
И горько плакали в сердечном умиленье;
Ксендз целовал Судью, не говоря ни слова,
И обнимал Судья монаха, как родного.
Вот первые слова неясно зазвучали,
Монах заговорил в волненье и в печали:

«Бог видит, почему я открываюсь брату,
Хотя и поклялся за тяжкий грех в расплату
Отдать всего себя лишь богу и отчизне,
Не славе суетной, не обольщеньям жизни.
Клялся и умереть смиренным бернардином,
Не выдавать себя признаньем ни единым
Ни пред тобою, брат, ни даже перед сыном.
Духовник все же мне позволил пред своими
В предсмертный час открыть мое былое имя.
Кто знает, буду ль жив? Что ждет меня в Добжине?
Мы пред великими событиями ныне!
Французы далеко, придут весной, не ране,
А шляхта, я боюсь, без них начнет восстанье.
Быть может, виноват я сам чрезмерным рвеньем?
Гервазий спутал все! Снедаем нетерпеньем,
В Добжин безумный Граф отдравился, я слышал:
Но не догнал его… Прискорбный случай вышел:
Матвей узнал меня! Лишь обо мне известье
До Ключника дойдет, я не уйду от мести!
Скажу по правде я, не смерть меня тревожит,
А то, что заговор со мной погибнуть может!

Но должен ехать я в Добжин из чувства долга, —
Ведь шляхте без меня и надурить недолго!
Прощай, любезный брат! И если суждено мне
Не встретиться с тобой — меня с любовью вспомни, —
Доверил все тебе. Когда ж война случится,
Кончай, что начал я, и помни — ты Соплица!»

Монах отер слезу, накрылся капюшоном,
И ставни растворил он с шумом приглушенным,
В окошко выпрыгнул и побежал с пригорка.
Судья один сидел и долго плакал горько.

Тадеуш постучал и, подождав немного,
С поклоном дверь раскрыл и замер у порога.
«Мой дядя! — он сказал. — Немного дней в именье
Гостил я, и они промчались как мгновенье!
Но хоть недолго я с тобою пробыл вместе,
А должен уезжать, зовет меня долг чести.
Уеду тотчас же, отсрочка ни к чему мне,
Мы Графа вызвали, и было бы разумней
К барьеру сразу стать, как мы того хотели,
Да только на Литве запрещены дуэли.
В Варшавском Княжестве такого нет порядка,
Граф — фанфарон, но он не робкого десятка!
И не захочет он избегнуть нашей встречи,
Сразимся с ним, а там — Лососна недалече, —
Переплыву ее, соседний берег рядом,
И повстречаюсь я с повстанческим отрядом!
Отец мне завещал сражаться за свободу,
Хоть завещание и кануло, как в воду!»