Адам Мицкевич - Стихотворения. Поэмы

Ускорил Янкель темп — и в праздничные звуки
Ворвался диссонанс, шипение гадюки
Иль скрежет по стеклу. Тут гости побледнели,
Предчувствие беды нарушило веселье,
Встревожилась толпа, все шепчутся смущенно.
Фальшивит инструмент, артист ли сбился с тона?
Но нет! Не сбился он и продолжает дальше
Вносить в мелодию оттенок мерзкой фальши,
В гармонии тонов певучей, сладкогласной —
Все тот же диссонанс пронзительный и властный;
И гости поняли, стыдясь, закрыли лица.
Гервазий закричал: «Ах, это Тарговица!»
Вдруг лопнула струна, раздался свист зловещий…
По примам молотки забегали все резче.
Вот примы бросили, к басам перебежали,

На тысячи ладов цимбалы зазвучали.
Атаку и войну, тревогу и печали,
Плач женщин, стон детей, смятенье в польском стане
Так передал старик, что плакали крестьяне.
По песням только лишь запомнили бедняги
Резню, которая была когда-то в Праге.
Маэстро заглушил аккорды струн унылых,
И звуки замерли: он точно в землю вбил их!

Едва пришел в себя народ от изумленья,
Как снова музыка — жужжанье, шелестенье,
То струнки дрогнули и стонут с легким гудом,
Как мухи, вырвавшись из паутины чудом;
Но звуки ширятся, разрозненные тоны
Сливаются, гремят аккордов легионы,
Вступают в такт они все шире и чудесней
И переходят вдруг в напев старинной песни
О бедном воине бездомном, о скитальце,
Изнемогающем от тяжких бед страдальце,
Который наконец упал у ног коняги,
И роет верный конь могилу для бедняги.
Та песенка мила литвинам и полякам,
И по сердцу пришлась она седым служакам.
Столпились вкруг цимбал и вспоминали с мукой,
Как над могилою отчизны, пред разлукой,
Запели и пошли они бродить по свету;
Скитанья вспомнили, конца которым нету,
По суше, по морям, в жару и на морозе,
Среди людей чужих, когда они в обозе
Старинной песенкой залечивали раны…
И головы свои склонили ветераны,
Но снова подняли: артист взмахнул рукою,
И тон переменил, и заиграл другое;
На струны глянул он и вот двумя руками
Обрушился на них с размаху молотками.
Удар превосходил все прежние по силе.
Как струны медные, цимбалы зазвонили,
И песня в небесах, ликуя, зазвенела.
Победный марш летит. Нет! «Польска не сгинела!
Марш, марш, Домбровский наш!». И грянули виваты,
Запели хором все крестьяне и солдаты.

Казалось, Янкеля заворожили звуки, —
Он бросил молотки и поднял к небу руки,
Ермолка с головы сползала, не спадая,
По ветру борода раскинулась седая,
И жаром юности лицо его пылало,
И не сводил он глаз с седого генерала,
И вот, не удержав слез, хлынувших рекою,
Сказал Домбровскому, прикрыв глаза рукою:
«Тебя ждала Литва со всей тоской своею,
Как ждут пришествия Мессии иудеи,
И о тебе молва давно прошла по свету,
Недаром видели мы дивную комету.
Живи! Воюй! Ты наш! Тобой гордится всякий…»
Любил отчизну он не меньше, чем поляки!
Вождь руку дал ему, избытком чувств волнуем,
А Янкель к ней припал горячим поцелуем.

Но грянул полонез, и Подкоморий вышел,
Закинул рукава кунтуша он повыше,
Подкручивает ус, как волокита старый,
И просит Зосеньку идти с ним первой парой.
Другие строятся в ряды за ними вскоре.
Знак подан начинать, — ведет их Подкоморий.

Алеют сапоги на мураве душистой,
И сабля светится, и пояс золотистый.
Идет он медленно, с ленивым выраженьем,
Но угадать легко по всем его движеньям
И чувства и мечты искусного танцора:
Вот перед Зосей стал и словно ищет взора,
Склоняет голову, шепнуть желая что-то;
Она и не глядит, стоит вполоборота,
Конфедератку сняв, он замер в ожиданье,
Хоть глянула она, но все хранит молчанье;
Он замедляет шаг и не отводит взгляда,
Она смеется — вот поклоннику награда.
Своим соперникам грозится он украдкой,
Играя на ходу лихой конфедераткой,
Надвинет на глаза и передвинет вправо,
Наденет набекрень, закрутит ус лукаво.
Идет — соперники спешат за ним толпою,
Он рад бы ускользнуть, уйти любой тропою;
Подымет руку вдруг и так замрет мгновенно,
«Прошу вас проходить», — попросит всех степенно,
Порою в сторону захочет уклониться,
Чтоб мимо пронеслась цветная вереница, —
Однако тщетно все, вновь настигают пары,
И вьются вкруг него, и недоволен старый;
За рукоять меча берется Подкоморий,
Соперникам своим он предвещает горе,
Идет навстречу им с надменным выраженьем:
Все расступаются перед его движеньем.
Но долго ль заново построиться танцорам?
Все кинулись за ним,
все восклицают хором:
«Взгляните! Может быть, последний он в повете,
Кто польский так ведет! Другого нет на свете!»
Беспечно пары шли, кружились друг за другом,
Развертывались, вновь закручивались кругом;
Как бесконечный змей меняет переливы,
Менялась радуга костюмов их красивых:
Мужские, дамские, блестевшие богато,
Сверкали чешуей под золотом заката.
И оттеняла их трава зеленым глянцем.
Гремела музыка, «виват» летел за танцем!

Капрал Добжинский лишь не разделял веселья,
Не слушал музыки, невесел, как с похмелья,
Сплел руки за спиной, и мрачен, и суров он!
Бедняга! До сих пор был Зосей очарован!
Он ей таскал цветы и гнезда из дубравы,
Сережки вырезал неверной для забавы.
Неблагодарная! Хоть он дарил немало,
Хотя она, его завидя, убегала,
Хотя отец его не потакал проказам,
Он все ж, чтоб увидать хотя б единым глазом,
Как возится она на огороде с грядкой,
Взбирался на забор, полз в коноплю украдкой;
Неблагодарная! Не поглядев на пляску,
Мазурку засвистал, надвинул ниже каску
И к лагерю побрел, где пили ветераны,
Пытался картами пролить бальзам на раны,
Глушил вино! Увы! Не помогло и пьянство!
Вот было каково у Пробки постоянство!

А Зося весело танцует: бал в разгаре,
Она едва видна, хотя и в первой паре;
На зелени травы она, в зеленом платье,
С венком на голове, на розовом закате
Ведет танцующих движеньем грациозным,
Как в небе светлый дух вращеньем правит звездным.
Найти ее легко — устремлены к ней взгляды,
К ней руки тянутся, все танцевать с ней рады,
Напрасно тщился с ней остаться Подкоморий.
Соперники его прочь оттеснили вскоре,
Домбровский вслед за ним добился сладкой чести,
Но уступить пришлось: и третий шел к невесте.
Однако потерпел он также пораженье,
Устала Зосенька от шума и движенья,
Попав к Тадеушу, ушла она из круга,
Не стала танцевать, чтоб не покинуть друга,
Пошли к столам они налить гостям бокалы.

Л в небе догорал заката отблеск алый,
И облаков края сквозили еле-еле —
Вверху лиловые, а снизу розовели,
Сулили облака хорошую погоду,
То как стада овец брели по небосводу,
То стайками чирков кружились, а иные
Как занавески вдруг белели кружевные,
Струились складками, из глубины сверкая
Жемчужной пронизью и позолотой с края.
В закатном отблеске они неярко тлели
И выцветали все, желтели и бледнели.
Тут солнце голову в глубь облаков уткнуло,
Теплом в последний раз дохнуло и уснуло.