Ольга Фокина - Памятка

Худо, Пушкин! Я сдаюсь.
Все мечтанья блекнут.
У причала застаю
Теплоход «Олекму».
Он, как лебедь, выгнул грудь —
Отдает швартовы:
Рад-готов в обратный путь.
...Ну и я — готова.

На заре другого дня
По росе искристой
Вот он выпустил меня
На родную пристань.
Утро — словно на заказ:
Добрая погодка!
И попутная как раз
Погодилась лодка.
И с приветом подошел,
И — чего уж лучше! —
К дому пожнями повел
Бригадир-попутчик.
Жеребенок лугом в мах —
Золотая челка!
В зацветающих цветах
Загудала пчелка.
Недостигнутая цель
Позабыта...
— Здрасьте!
И дочурка на крыльце
Обмерла от счастья.

Я вплету в ее вихор
С ленточкой знакомой
Нашу радость, птичий хор,
Аромат черемух.
Друг на друга поглядим,
Засмеемся обе
И себя не отдадим
Никакой хворобе.
То ли дело — благодать!—
Дома, возле речки,
Сядем Пушкина читать
На родном крылечке.
В эту книгу влюблена
И малышка-дочка.
...Вот царевича в волнах
Закачала бочка.
Вот поймал старик-рыбак
Рыбку золотую.
Вот Людмила, сняв колпак
С Карлы, с ним воюет.
Вот к царю пришла беда,
А к царице — больше!
Вот улыбчивый Балда
Черту море морщит.
Черта выудит Балда —
И пойдет потеха!
И не надо никуда
Ни идти, ни ехать.
Сам ступил под сень крылец,
Сам у нас в избушке —
И мечтатель, и мудрец,
И повеса Пушкин!
Весел он. Чего ж еще?
Стоп, повествованье!
...И да будет мне прощен
Грех «непочитанья»!

Никого из себя мы не строим.
В нашем теле обычная кровь.
Мы пришли из некрасовских троек,
Из некошеных блоковских рвов.
Мы из тех, кто и предан, и продан,
И схоронен был тысячи раз!
Но и все-таки мати-природа
Отстояла и выбрала нас,
Попримеривших стужу и нужу
На свои, не чужие плеча,
Пуще тела жалеющих душу,
Пересиливших в песню печаль
Неизбывную, в песню кручину
Безысходную... С песней живем!
Про лучину, про горьку рябину,
Про «На улице дождик...» поем.
Эти песни оркестров не просят:
Лишь вздохни да, вздохнув, затяни
Засливаются в хор подголосья
Многотысячной кровной родни.
В нарастающем песенном шквале
Не разъять, не сравнить голоса,
Не услышать себя запевале:
Женской доли — одна полоса.
Пролетали с корнетами тройки,
Поезд с окнами мимо бежал,
А мужик после каждой попойки
Лишний хмель на тебе вымещал.
Что с того? Ты сносила побои...
Прикрывая клеймо синяка,
Ты сама оставалась собою,
Ты жалела его, мужика!
Ты жалела — да тем и держалась,
Ты терпела — да тем и жила,
Ведь от матери жалость досталась,
Ведь и бабка терпёлой слыла.
Что поделаешь, тяжко-не тяжко,
Что попишешь, под дых-не под дых,—
Поднимайся! В одной ведь упряжке:
Не вдвоем — так одной за двоих...
Унижал он, а ты возвышалась!
В землю втаптывал — ты поднялась!
...Только будь она проклята, жалость,
Что любовь заменить собралась!
Нам во все терпеливые годы,
Хоть какой из веков оживи,
Снилась Синяя птица Свободы,
Золотая Жар-птица Любви.

Чем наш век от иных отличится?
— Не во сне, боже мой, наяву
Птица Синяя — тише! — садится —
Не спугните! — к рукам... на траву...

Опять снежком припорошило,
Морозом призаволокло
Ручьев мерцающие жилы,
Проталин древнее тепло.

И снова белому угору
Над снова белою рекой
Разнарядиться вроде впору
Катающейся детворой.

И не свершенное когда-то
Свершить задумано опять...
О милосердии возврата —
Догнать — надежда, долг отдать!

По-весеннему свеж и влажен,
Этот ветер весенним не был:
Он играл, а над ним, на страже,
Громоздилось декабрьское небо.
Громоздилось семиэтажно,
Нависало свирепым снегом...
Теплый ветер, тугой и влажный,
Не оглядывался на небо.
Он уверить хотел как будто
Всех, навстречу ему идущих:
«Ну и что ж, что всего минуты
Для меня у зимы отпущены!
Все равно я пропах весною,
Талым лугом, лесною прелью,
Ожиданьем тепла и зноя...
Я — весенний! Вы мне поверьте!»
Он поникшую прядь взъерошит,
В небеса запрокинет лихо...
И падет на него, как коршун,
Разъяренный декабрь-владыка.
Ветер кинется в рукопашный!
Но неравные силы слишком:
На прощанье вздохнув протяжно,
Хрустнет ветер, замрет ледышкой...

Старый — в грозе и ливне —
Плачет: навек прощай!
Новый — в морозном инее
Мальчик — сильней стращай!

Влажную ткань в железную
Жесть преврати, чтоб звон!
Бревна в избе чтоб треснули,
Мерзлых спугнув ворон!

Елки в лесу чтоб в кружеве
Все — с головы до пят!
Новою Новый стужею
Щедр, потому — богат.

Все, что задето тлением,
Вымерзнет до живья.
Будет живому пение
Майского соловья.

Будет жара июльская,
Градусы — за январь!
Так поговорка русская
Напримечала встарь.

Солнце. Сосны. И — снег. И — суббота.
И зовущая в дали лыжня...
Но любая любовь — несвобода,
Как узда и седок для коня.

Лыж носки озорно и задорно,
Возрождая знакомый азарт,
Все под горку, под горку, под горку
Норовят, норовят, норовят!

Высекаются искры отваги:
Затеряться — и вся недолга!
Как темны и опасны овраги!
Как алмазно-прекрасны снега!

Только что-то по лисьему следу
И по свежим лосиным следам
Не идут мои лыжи, не едут
С наторенной лыжни никуда.

Что для них незнакомая местность!
Лыжи знают не хуже, чем я:
По лыжне не сбежать в неизвестность,
А вернуться на круги своя.

Лыжи сами взорлятся на холмик
И рванут через лес по прямой,
Где под черными елями домик —
Голубой, голубой, голубой.

Я грозу пережидаю
В чистом поле под копной
Вольно молнии летают
Невысоко надо мной.
Ливень хлещет, что есть силы,
Но копна, как печь, тепла:
Я сама ее косила,
Я сама ее гребла.
Клевер, кашка, медуница —
Содержимое копны.
...Было страшно подступиться
К этим кущам травяным, —
До того — с меня! — высоки,
До того — сплелись! — густы!
Не разведаешь в осоте
Ни бугра, ни борозды.
Ну — на камень угожу как?
Ну — встряхну гнездо осы?
Но ходило юркой щукой
Острие моей косы.
Ах, как солнышко сияло!
Ах, как пахли клевера!
До полдён трава не вяла,
От ночной росы мокра.
А когда бессилой ватой
Затекла, устав, рука,
Ах, как радостно в прохладу
Приняла меня река!
Чем другим заменишь разве,
Купишь разве за гроши
Несравненный этот праздник —
Праздник тела и души!
С этим праздником знакома,
«Колеса» не попрошу:
Всю копну из поля к дому
На руках переношу.