Илья Кормильцев - Собрание сочинений. Том 1. Поэзия

А ведь сейчас, в плачевное мгновенье,
Когда поднялись груди-жемчуга,
Арена боя в чудном мановенье,
Наставит миру карликов рога.

И предводитель карликов, Царь Муший,
Сам Бель-Зибаб, швырнет нас от грудей,
К комедии, известной под названьем
Истории Трагической Людей.

О эльфы! Лица, стиснутые рамками
Моих мир искажающих очков;
Изгнанье беса радости из радуги
Мишени концентрической зрачков.

Они тебя вели сквозь мятый папоротник
И берегли от змей в малине, только где,
Как к ягоде, к ноге влекущей маленькой,
Браслет из раковин на золотой ноге?

И прозябали мы в своем неведенье,
А эльфы волокли речной браслет,
Туда, где мы бывали не последними;
В овес, в крушину, в ежевику, в бересклет.

В траву бросали смятую, где помнили
Травинки тяжесть двух гранитных тел,
Где все увидели глаза росы, где пролили
Молочный сок, и очиток, и чистотел.

И в раковинах, что травою тронуты,
Уста песка детей произвели:
С глазами желтыми, увенчанных коронами,
Вооруженных памятью золы,

Золы сожженных дней, бескрайних гарей, пустошей,
Сердец разбитых и твоей любви:
Твой пот стал кровью величавых юношей,
Зубами стали ссадины твои

Те ссадины, что никакие грешные
Не сделали б, ни шиповатый лес,
А выскребло в лодыжках путешествие
По битому стеклу твоих небес.

Чудовищно огромные, прекрасные,
Они под утро вышли из лесов
И мерно шли дорогами опасными
Все дальше, прочь от наших слов и снов.

Чтоб нас сберечь, в траве лежащих сутками,
Они причину уничтожить шли
Тех бед, что предвещали бедным путникам
Горгоны волосы из-за холмов вдали.

И мы, родители, не слышали о каре,
Постигшей чорта на холмах вдали,
И белое, лишенное загара
Цвело кольцо на стебельке ночи.

И мы в ночном дыханье не слыхали
Звучанье битвы: утренний наш слух
Лишь звон жары и луга наполняли,
Жужжанье то ли эльфов, то ли мух.

что больше выжимает слез из век тряпичных?

руки тех рек, к которым вновь нельзя вернуться

и мы потеряны в кустарнике когтистом
дрожим и падаем, бежим на огонек
как страшно, если лист в лицо ударит —
зеленая пощечина из тьмы!

деревья вынут корни из земли,
обуют их и двинутся в дорогу,
чтоб скинуть иго человека
недолговечное: его поглотит лес

все потому, что провели мы детство
в библиотеке пыльной,
во дворе хромого Дома Палача,
к которому не приближались
благопристойные

и эта щель в стене, и дачный флирт,
и лень в тоскливый полдень, и девчонка,
ведущая, как тропка, в луговину —
все обернется против нас

ты помнишь: она купалась голая в реке,
и этот знойный луг ты проглотил,
как горькую пилюлю самосознанья
и фатальности кончины
под шпагой леса, сдвинутого вдруг
и недоноска с воинством зеленым?

а ей уже за двадцать было,
порочность обещала целый мир…
но как ты равнодушен был!
и только тихо удивлялся,
что речка вылилась из берегов —
так много было в этой женщине
напева пеночек и плеска

О Дома Палача тоскующие дети!

просыпаясь между двух тел —
теперь уже вне гравитации
плавая и растекаясь
над расколотым мрамором
собственного изваяния

просыпаясь между двух тел —
не в силах пить гнилую воду
в стеклянной поллитровой банке
и даже не нуждаясь в ней
и ни в чем — кроме пламени и полета

просыпаясь между двух тел —
ты еще не понимаешь
что создал Новый Запрет
из невинности девичьего бунта
и что он готов вырасти в Ветхий Завет

Здравствуй, то, что за закрытой дверью,
то, что встретит в сумерках прихожей,
спрятавшись в пальто не первой молодости,
уцепившись за рукава бесформенные.

Сладкая тревога в гардеробе.
Платья смущены его присутствием.
То один карман, то другой оттопырится,
колыхнутся деревянные плечики.

Здравствуй, то, что под диваном выцветшим.
То, что под разбитой пепельницей.
То, что испугавшись выключателя,
скроется и больше мне не встретится.

Не бойся. Не визжи. На стол не прыгай.
Это просто карликовый тигр
воспоминаний, жвала навостривший,
паутину в туалете свивший.

Бесполезно плакать в коридоре —
встань к окну, и ты увидишь море,
огненное и бесформенное.

Первый день Содома,
первый день Гоморры.

это еще не ненависть: так, лишь вспыхнула спичка,
выхватив из темной комнаты два безликих лица
плачущие, звериные, не знающие, какого черта ради
они глядят и дышат одно в другое

это еще не ненависть: легкий зуд на шкуре огромного
черного животного,
лижущего лоно той, которой мы страшно боимся,
будучи ее сторожами и кормилицами

это еще не ненависть: случайная пощечина
в ресторане,
после которой, как это ни странно, все остается
по-старому,
и те же босые желания, спрятавшиеся
под диванами —
босиком по грязному полу

это еще не ненависть: только легкое брюзжание
перед иконой, смысл которой еще не осознан
это скитания в темных лесах подсознания,
нечто неосязаемое

это еще не ненависть: только лишь вид бурления
некой вязкой жидкости,
вечное промедление
это — словно где-то на помойке
среди банок консервных зачинают дитя

и на этой помойке пробуждается жерло вулкана

босоногое упоение отыскивает осколки стекла

кровяные прожилки стопу в лепесток превращают
расцветает нога и испугано вьется поломанным
стеблем

(черный траурный бархат на листьях
молчащей в тени неизвестной травы)

мы его пригласили на праздник вчерашний,
но прогнали, как только дождались зари

серая завязь утра расступились, дорогу ему уступая,
и пошли мы печальной дорогой, где лезвия стеблей
скрежещущих безустально точит тростник

мы не знаем причины, но, верно, оно забежало
случайною гостьей
и потребность в себе не прочло в наших
бесплодных глазах