Илья Кормильцев - Собрание сочинений. Том 1. Поэзия

В этом безмолвном пруду ослепленной Земли
Города — как кувшинки: раскрывают соцветья лишь ночью.

Веря — молчи. Но не веруя — тоже молчи,
Ибо каналы твоих восприятий висят на цепочке,
На брелоке всенощного стража Петра.

Если где-то в рай и открывается дверь,
Может, совсем не тебе, но по звону полночных небес
Понимаешь — кому-то
Ты воспарению чувств бессловесно поверь,
Ибо подошва твоих восприятий
Кремнистой дорогой разута.

Вряд ли столь важно,
кто
пропуск в Эдем получил,
Когда в полвторого тебя фонари погружают в затменье,
Важно, что есть эта ДВЕРЬ —
ну а ты иль не ты —
выше и выше вовек твоего разуменья.

Женщину встретив полночной порой,
не доверься глазам,
Различающим ясно лохмотья и выступы плоти:
Может, это — ниспосланный грешнику ангел небес?
Только глаза загрубели, и сердце бесстрастно колотит?

Пьяного встретив — песни за райское пенье прими
(в это ли время ушам неразумно поверить?)
Так в этот час обратится в дорогу тупик,
И на бетонной стене обнаружатся двери.
В игры невинные
с тенью и светом играй.
В сердце великая
смена эпох происходит.

Может, сейчас
на тебя
благодатно нисходит твой рай,
Лишь потому,
что к кому-то
он вправду нисходит.

купальщицы ногой босою море крови топчут
тепла ль еще? не застудит ли грудь?
Мой Соловей, пропой им, не забудь,
шипом прокалывая сердце, песню,
с которой Лодочника провожал ты в путь.

того, кто спился от работы вечной,
кто знает, что на берегу ином
их встретят тени вьющихся растений
и те же муки — год за годом, день за днем.

да, песня та была всем песням песнь!
в ней не было ни звука: сочетанье
ритмических фигур молчанья
и в гармоническом порядке
ты слил с молчаньем пустоту
и дал нам зримый образ неживого тела,
хранящего живую красоту.

ведь то был самый лучший похоронный марш!

и с этой песнею купальщицы вошли
в кровь по соски, и закипела пена,
маня их, словно некая сирена,
нырять, и пить,
и грезить наяву.

«Все то, что жизнью выпито из вас,
вам возвращает смерть, не требуя оплаты.
И Демоны, как верные солдаты,
Вас охраняют в этот час.

Ваш ложкой выскобленный мозг
не дал бы вам таких наитий,
как этот Лодочник пропитый,
осуществивший перевоз…»

Пой, Соловей, храня молчанье!
Им, промолчавшим жизнь насквозь,
Пусть станет лучшим наказаньем —
на темя — капли старых слез…

ночные экзорцисты беспардонно
изгнали дух тумана из пучины
студеной лужи
ее эпилептический эллипс
дымился раскаленной сковородкой,
и плавали по ней зрачки

для Вас глазунья, госпожа Безумье!
из лучших глаз — все на показ!

тонуло в озере за отраженьем отраженье,
и в озеро бросались прототипы,
ныряя до изнеможенья

уж бездыханных полон берег

одетые, нелепо собираются опять
они, пожалуй, только в это верят —
лишь в то, что повторяется опять

небрежно голова сидит на шляпе,
подходят плохо руки к пиджаку,
ботинок жмет нога

они не пожелали скрыть тоску —
свое очередное развлеченье

вот у зерцала вод собрался весь народ
и просит воротить вчерашний день,
когда еще не умирала тень,
когда еще само несло теченье

теперь руками надо им без промедленья
грести самим, чтоб не почить в воде
тень, первым ты была предупрежденьем!

кто вычел легкость из струенья вод?
виновных обнаружили, и вот
детей своих бесстыдных и нагих
они в огонь бросают, как в цунами,
поднятое вещающими снами,
что снились им, когда они в траве
играли с сестрами в волнующие игры

здесь, у зерцала вод, идет расправа,
но пенная вода и правых и неправых
зеленою ладонью накрывает

та нежная вода, что ты пила,
та темная вода, которой стала,
та пенная вода, откуда родилась

Тени сгущались в чернила,
ими писались кляузы
на улиц ярких лентах
темными подворотнями.
Плакали глупые ивы
в зеленые воды страха,
падали спелые слезы —
универсальное рвотное.
В зеленые воды страха
гляделось такси одноглазое,
скользило по ним, ведомое,
как лодка на перевозе.
В зеленую воду с грохотом
сыпался щебень смелости —
былые колонны храбрости,
разрушенные морозом.
Скручивались и спутывались
прозрачные волосы вечности,
как водоросли подводные,
хватающие за руки…
…пловец был последним камушком,
на откуп случаю брошенным,
последним героем Магии,
последнею жертвой Науки.
Пловец был всплеском и выкриком
в зеленом зеркале стонущем,
нелепым пеплом ярости,
плевком разъяренного гнева
И те, кто на берег выплыли,
уже почти растворившиеся,
кидали ему с их облака
небес спасательный круг.

В зеленые воды страха
входили глупые женщины,
взвизгивая от удовольствия,
пробуя воду ногой.
В этой визжащей массе
нелепо пловец барахтался,
укутан водой, как Истина,
в воде, словно Ложь, нагой.
Ах, быль, разновидность небыли!
Пловец, разновидность тонущего!
Нашей борьбы с океаном
нелепая подноготная…
Плакали глупые ивы
в зеленые воды страха,
падали спелые слезы —
универсальное рвотное

А тени скрадывают тени
И лунных дисков на воде бобы —
Плоды чудовищных растений,
Корм пастырям, ушедшим во гробы.
Акриды с диким медом и мокрицы —
В сиянье глаз пред балдахином дань
Хитином ослепляюще искрится
И освещает синюю елань.

Фиалковые лица ослепленных
Животворят сияющий покой.
Живую дань Царь Насекомых
Берет дряхлеющей рукой.
И мы пришли, два локона сиреньих,
Уступленных прибрежным валунам;
Два листика, дрожащих в опасенье
Прервать счет гипнотическим слонам.

Слонов считали, потому что сонно
Все плавало вокруг, а спать мы не могли,
Взволнованные плеском патефона
Пруда округлова с лучом вместо иглы.
И чуялось, что Царь придет внезапно,
Узнав, что ложе узурпировано вдруг,
И горизонты вмиг захлопнуты капканом,
Мы сбавим ожиданье хищных рук.

И мы спешили, заплетая ноги
В косу Лилит, успеть познать ночлег,
Пока нам не швырнули громы боги,
Как будто на спину холодный снег.