Илья Кормильцев - Собрание сочинений. Том 1. Поэзия

Лишь выход в поле сделает доступным
Познание — и мудрый переступень
В белесых кудрях нам отдаст свое
Понятье огнедышащего лета.

Кто знает жизнь — безумно не мечтал
Узнать ее законы и приметы;
Неопытный считает, что украл
Огонь, когда он сам — лишь отблеск света.

Воистину, прекрасен не восход,
Мгновенно осветляющий окрестность,
А предвосходные часы: в благом тумане
Владений феи озера — Морганы —

Куст зверем кажется, а зверь — кустом.

Наш глаз рождается в краю пустом,
Но зренье оплодотворяет местность
Чудеснейшим соитием примет,
Припоминаний — горькую пустыню.

Бог-Глаз, Бог-Око, несомненно, есть,
Но слишком Он заметен, чтоб заметить…
Пока еще есть время (время есть!),
Сквозь пальцы ты прищурься на закат:
В багрянце ногти — это ты убил,
Убийство зренья — твой позор всецело:

Ты, одинокий, не мечтал о встрече с Богом,
Неотомщенным Богом бытия,
Который ждал, все время ждал
Тебя.

мы встанем из гробов, где мы лежали, думая о жизни,
и мы с тобой пойдем
по невесомым вздохов переулкам — пойдем ежевечернею прогулкой
и оросим кусты в невидимом саду

у нас есть столько сил и столько вожделений,
что завтра мы изменим то, что назовут вчера,
и в судорожные вечера
нас поведет живучий рак-отшельник
— туда, где раковины образов лежат

да, здесь была стоянка человека…
пустые створки все расстались с мясом,
и их блаженная сверкающая масса
лежит, как разродившиеся самки:
уже вне боли
— но еще вне счастья
мой пес, неужто ты и я, хоть и прожгли крылами
дырку в небосводе,
не заслужили бóльшую свободу,
чем эта высохшая скорлупа?

какой мальчишка запустил из трубки
горошину с насмешливым лицом? —
— о, все мы одурачены юнцом!
и мы заблудимся в безудержном тумане
и не найдем двери в стакане,
и мы залаем горько и покаянно:
«верните слову слова содержанье!»

и мы вернемся от Элеазара
с молчанием и страхом на устах,
но что скрываем мы, и чем
наш вызван страх?
возможно,
жаждой следующей прогулки.

Зверь времени линяет секундами.
Сколько дворников!
Сколько собирателей пуха!
Пересекаем коралловый песок в неясном свете.
Сколько ловцов ставит сети!
Звук перебирается, прижимаясь к стенам.
Из уха в ухо — от бесконечных лун на интегралы скрипок.
Что сталкивается на небесах:
пустые звезды или значение судеб?
Тени кругом — все в мантиях судей.
Мы возвращаемся в дом.
Возвращаемся в дом.

Выйди, сынок, встань на порог.
Это день возвращенья, ибо кости к суставам
стремятся.
Сколько мы ни уходим — круглое время.
Магеллан, Магеллан — ты седеешь,
но покинуть орбиту не смеешь,
так как время — почти что арбуз.

Совершенно кругло и лысо:
на планете король и крыса —
можно миловать, можно казнить —
все равно неразрывна нить
между futurum и plusquamperfectum.

Может свет невесомый гнить
между звездами, словно солома —
просто слишком время огромно
при гниении света звезд.

Мы возвращаемся в дом.
Возвращаемся в дом.
Только дело не в том, что мы постарели
и серый наждак беспробудной щетины
залег среди хрупких морщинок.

Дело совсем не в том.

Даже когда мы моложе были
и звуки музыки плыли
беспрерывным святым полотном,
выходя из дома — мы направлялись в дом.

Я возвращаюсь в сиянье и блеске —
сгнивший остаток былого начала.
Встреть, как встречала!

В расцвете, упадке или гниенье —
все на пути возвращенья.

И непониманье и откровенье —
все в возвращенье.

Трава привстала на носки корней.
Обабок потный в капюшоне листьев,
Качаясь на чешуйчатой ноге,
Заворожил осклизлые грибы.

Он — дервиш
Поющих луж, проселков,
Косарей, лежащих на листве
Вокруг истлевшей бочки, из которой
Полтысячелетия сочится мед.

И ржавчина и гниль на месте кос
Нисколько не смущают захмелевших —
Они безумно смотрят на покос.

Их дождь корит, гноя густые травы,
Но самый старший косарь говорит:
«Там, где мы хоронили наших предков,
Все смешано насмешливо и зло,
То тимофеевки клонится колос редкий,
То вежливо бормочет плевелье.

Кто вложит шибболет в цветущие уста?
Кто лезвие направит, не робея?
Мы знаем, что косы ждет орхидея,
Но к орхидее не пройдет коса!

Ведь все меняется, не глядя, лепестками,
И охмуряет этим меткий глаз:
Вот горицвет пылал огонь-цветками,
Но глянь — и там пырей, где он погас.

И меткий глаз становится глупей,
И гнева царского предожидает шея:
Изменник воронов — из рода голубей
Иль ворон, только статью похищнее?
Никто нам не подскажет, как нам быть.
Пришла пора косить, да только что косить?
Мы на краю покоса коченеем!»

Грязь унизить нельзя.
Попирай хоть ногами —
Только всхлипнет, глотая твой след.
Серо-коричневая, все та же —
Равнодушный кисель,
Исхлестанный жизнью проселка.
Грязь и после тебя будет жить.

Дождь ударит лиловыми копьями в землю.
В этот день и в душе, и в земле
Грязь смешается с каплей небесной:
И в ошейнике комнаты тесно,
На цепи у погоды тоскливо.

Грязь потом отстоится,
Возникнет туман —
Изгоняемый дух недостойных желаний,
Разгоняемый ветром, он тщетно
Ждет найти пограничье своих очертаний.
Вот и чистые игры заплещутся в охре,
Игры выползков, и обнажившись на дне,
Все следы амальгамою влаги зажгутся:
Тело луж ослепительно! — очи огромны!
И нескромны, как жизнь нескромна
К тайнам исчадий своих…

Недостойные жизни — достойны лишь зла и добра.
Тем, кто истинно есть — тем прилична иная судьба:
Терминатора света и тьмы; в оседании мути
Наблюдать проясненье кристальное сути.

Грязь добром не унизь!
Там, где грязи подходы открыты —
Жди рождения новых открытий.
А иначе ты сам
С болью своей и любовью —
Лишь безумный агент страховой,
выживший в атомном пекле,
Что, размахивая пачкой горелых листков,
Ищет под пеплом наследников.