Ирина Ефимова - Рисунок с уменьшением на тридцать лет

© Ефимова Е.А., 2011

Я посвящаю эту книгу памяти моей школьной подруги Татьяны, филолога и журналиста, так неожиданно и так несвоевременно ушедшей из жизни в 2008 году. Страстная любительница жизни, человек с живейшим интересом ко всему, что в ней происходит, она любезно настаивала на моем «Избранном» и, более того, неоднократно повторяла, что напишет предисловие и знает, как именно это сделает.

Мне неизвестно, как именно она хотела это сделать, – я не уточняла, потому что не сомневалась, что предисловие будет написано наилучшим образом…

Но судьба почему-то захотела, чтобы предисловие написала я сама…

Основная причина, по которой я решила собрать «Избранное», – это желание представить в новой редакции хронику «Свет в подвале» – важное для меня, создававшееся в течение нескольких лет произведение. Мое тайное желание – чтобы «Свет в подвале» читали разные люди; потому что скромно надеюсь, что на фоне странного сюжета о Вечной Любви и ее родной сестре Невстрече присутствует навеки ушедшая в анналы истории эпоха.

Моя любовь к старой Москве, к всепоглощающей Любви (да, любовь к Любви! ), мое ощущение Тщеты, моя скорбь по поводу несовершенства Жизни – все это я пыталась, как могла, соединить в «Хронике».

Финальные части «Хроники» писались в начале 80-х – вступление человечества в новое тысячелетие казалось далеким будущим. Теперь, когда пролетело первое десятилетие 21 века, мои наивные придумки почти тридцатилетней давности, касающиеся грядущей жизни, не актуальны, но, редактируя «Свет в подвале» для нового издания (старое было небрежно выполнено, с большим количеством досадных опечаток, и только замечательная графика Марии Шалито его несомненно украшала), я не стала убирать утопические моменты, придуманные мною для якобы далекого будущего. Надеюсь, что читатель мне простит вскользь обозначенные приметы будущей (тогда) жизни, тем более что кое в чем я оказалась провидицей: помчались скоростные поезда, явилось такое изобилие продуктов, которое в те времена невозможно было в сказке пером описать , и человек, поселившийся в квартире № 13, оказался точно таким, каким я его придумала.

Кроме «Света в подвале», я поместила в «Избранное» рассказы – новые и те из прежних, которые мне кажутся более удачными, стихи и поэмы разных лет, а также переводы с немецкого языка сонетов Р.-М. Рильке

Заранее благодарю читателей, благосклонных и не очень, которые не пожалеют времени на прочтение книги.

И. Ефимова

Как медленно тянется время… Девочка бредёт за огромный четырёхэтажный дом, в таинственный сырой закоулок, где со вчерашнего дня хранится закопанный в землю «секретик». Мимоходом переглядывается с сидящим на крыше сарая голубем и в очередной раз мечтает спрыгнуть с этой крыши с зонтиком (в конце концов однажды спрыгнет, чуть не перекусив себе язык при столкновении коленок с подбородком). Завернув за дом, отыскивает маленький земляной холм, садится возле него на корточки, отбрасывает за спину надоедливые косы, сгребает в сторону пыльную землю и пальцами протирает стекло, под которым лежит её сокровище; долго, заворожённо смотрит на невидимую миру красоту…

Она только вчера вернулась в Москву из пионерского лагеря, и сразу такая удача: кто-то выбросил на помойку лишь немного разбитую с краю старинную тарелку – сирень, позолота, нежная зелень листочков. А давно-давно, ещё до поездки в лагерь, она в ящике письменного стола припрятала осколок от чашки, найденный в чужом дворе: внутри золотого кольца – прехорошенькая женская головка, розовые щёки, голубые глаза, пышные светлые волосы, белая шея, розовое платье с буфами на плечах. Линия скола прошла как нельзя удачней – у поднятых над затылком волос, не задев рисунка. Вчера после обеда она всё и сделала: куском кирпича разбила тарелку на мелкие кусочки, выкопала ямку и очень красиво уложила их вокруг женской головки; стенки ямки выстелила серебряными бумажками от шоколадок, которые приносила ей приходившая иногда к маме тетя Зина, и осколками зеркальца из маминой сумки, измельчённого тем же кирпичом; в зеркальных стенках отражались и умножались дивные рисунки – любоваться этим можно без конца.

Насмотревшись на «секретик», девочка снова засыпает стекло землёй и формирует холмик, чтобы в следующий раз без труда разыскать тайник. Выходя из тенистого уголка, она как-то по-новому ощущает жизнь. Жаль только, что показать некому…

Девочка идёт к подъезду. Лицо со вздёрнутым носиком и взлетевшими бровками похоже на мордочку Бэмби. На спине лежат тёмные косы со спиральками на концах. Колени под коротким платьицем серо-коричневые от пыли и ссадин. Все в отъезде: кто в деревне, кто в пионерском лагере, в городе почти никого нет. Она присаживается у среднего подвального окна и всматривается в плотно задернутые коричневые шторы, как бы вызывая из глубины подземной комнаты желанную подругу. Да нет, конечно, Ленка в лагере. Ах, если б она была здесь… Только Оля с первого этажа здесь, но с ней неинтересно, она даже в «ляги» толком играть не умеет – поднимет ногу и визжит, если мяч не попадает в «воротики». Ой, про Олю лучше вообще не думать: невозможно забыть, что в прошлом году её маленького братика задавил пятившийся задом грузовик – прямо у подъезда. Девочка встряхивает головой, чтобы отогнать ужасное воспоминание… Ну ладно, она, так и быть, покажет Оле «секретик», если та поклянётся, что никому не скажет.

Папа появится, когда будет уже темно, потому что после работы пойдёт в больницу – у мамы опять обострение. Тетя Маруся даст что-нибудь поесть – её папа попросил. Хорошая соседка тетя Маруся, но почему она всегда говорит «шаш-нацатъ», неужели трудно сказать «шест-над-цатъ»?

Вздохнув, девочка входит в подъезд четырехэтажного дома, распугав сидящих в темноте кошек, и не спеша поднимается по лестнице. Навстречу, громко напевая, бежит седой жизнерадостный сосед, «обрусевший немец» – так все говорят… Девочка здоровается.

– Здравствуй, деточка, музыкой занимаешься?

– Сейчас каникулы.

– Ну, а к инструменту подходишь?

– Я была в лагере, только вчера приехала.

– Учись, деточка, учись, будешь мне аккомпанировать.

Старик убегает… Вчера было воскресенье. Папа приехал в лагерь проведать её. Она, увидев его, расплакалась – слёзы брызнули двумя фонтанами, как у царевны Несмеяны в кукольном театре. Папа – большой, родной, любимый – взял её на руки, вытер ей огромным носовым платком глаза и тревожно спросил: