Александр Кабанов - Бэтмен Сагайдачный

Прощай, Герасим! Здравствуй, Южный Буг!

Рычит вода, затапливая пойму.

Как много в мире несогласных букв,

а я тебя, единственную, помню.

УЖИН СНА ТУРЩИЦЕЙ

Лая белая собачка, пива темный человек.

Вот вам кружка, вот вам пачка с папиросами «Казбек».

А теперь, садитесь рядом, вот вам слово — буду гадом,

обещаю, только взглядом…

Душный вечер, звон в ушах,

Всюду — признак божьей кары. Например, в карандашах.

К нам бросается набросок — андалузская мазня:

…сонный скрип сосновых досок, мельтешение огня,

балаганчик, стол заляпан чем-то красным… — Вот и я!

Будет вытащен из шляпы женский кролик бытия!

Без сомнений прикажите Вам зарезать петуха:

вудуист и долгожитель, он — исчадие греха.

Чесноком и красным перцем пусть бока ему натрут

золотого иноверца — в винный соус окунут!

Ведь внутри себя ужалясь, как пчела наоборот,

Смерть испытывает жалость, только — взяток не берет.

В красках — СПИД не обнаружен, будет скомканой постель.

А покуда — только ужин. Уголь, сепия, пастель.

АБАЖУР

Аббу слушаю, редьку сажаю,

август лает на мой абажур.

Абниматься под ним абажаю,

пить абсент, абъявлять перекур.

Он устроен смешно и нелепо,

в нем волшебная сохнет тоска…

Вот и яблоки падают в небо,

и не могут уснуть аблака.

Сделан в желтых садах Сингапура,

пожиратель ночных мотыльков.

Эх, обжора моя, абажура!

Беспросветный Щедрин-Салтыков!

* * * *

Мы все — одни. И нам еще не скоро —

усталый снег полозьями елозить.

Колокола Успенского собора

облизывают губы на морозе.

Тишайший день, а нам еще не светит

впрягать собак и мчаться до оврага.

Вселенские, детдомовские дети,

Мы — все одни. Мы все — одна ватага.

О, санки, нежно смазанные жиром

домашних птиц, украденных в Сочельник!

Позволь прижаться льготным пассажиром

к твоей спине, сопливый соплеменник!

Овраг — мне друг, но истина — в валюте

свалявшейся, насиженной метели.

Мы одиноки потому, что в люди

другие звери выйти не успели.

Колокола, небесные подранки,

лакают облака. Еще не скоро —

на плечи брать зареванные санки

и приходить к Успенскому собору.

ПАТЕФОН

Патефон заведешь — и не надо тебе

ни блядей, ни домашних питомцев.

Очарует игрой на подзорной трубе

одноглазое черное солнце.

Ты не знаешь еще, на какой из сторон,

на проигранной, или на чистой:

выезжает монгол погулять в ресторан

и зарезать «на бис» пианиста.

Патефон потихоньку опять заведешь;

захрипит марсианское чудо:

«Ничего, если сердце мое разобьешь,

ведь нужнее в хозяйстве посуда…»

Замерзает ямщик, остывает суфле,

вьется ворон, свистит хворостинка…

И вращаясь, вращаясь, — сидит на игле

Кайфоловка, мулатка, пластинка!

КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ ПИШ.МАШИНКИ

На лице твоем морщинка, вот еще, и вот…

Засыпай моя машинка, ангельский живот.

Знаю, знаю, люди — суки: прочь от грязных лап!

Спи, мой олджэ. Спи, мой йцукен. Спи, моя фывап.

Терпишь больше, чем бумага (столько не живут).

Ты — внутри себя бродяга, древний «Ундервуд».

Пусть в Ногинске — пьют непальцы и поют сверчки,

ты приляг на эти пальцы — на подушечки.

Сладко спят на зебрах — осы, крыльями слепя,

вся поэзия — доносы на самих себя.

Будет гоевая паста зеленеть в раю,

западают слишком часто буквы «л» и «ю».

Люди — любят, люди — брешут, люди — ждут меня:

вновь на клавиши порежут на исходе дня.

Принесут в свою квартирку, сводят в туалет,

и заправят под копирку этот белый свет.

* * * *

Вот мы и встретились в самом начале

нашей разлуки: «здравствуй-прощай»…

Поезд, бумажный пакетик печали, —

самое время заваривать чай.

Сладок еще поцелуев трофейный

воздух, лишь самую малость горчит…

Слышишь, «люблю», — напевает купейный,

плачет плацкартный, а общий — молчит.

Мир, по наитию, свеж и прекрасен:

чайный пакетик, пеньковая нить…

Это мгновение, друг мой, согласен,

даже стоп-краном не остановить.

Не растворить полустанок в окошке,

не размешать карамельную муть,

зимние звезды, как хлебные крошки,

сонной рукой не смахнуть. Не смахнуть…

ТАЛИСМАННЫЕ ТЕКСТЫ

из книги в книгу

ОТПЛЫВАЮЩИМ

Над пожарным щитом говорю: дорогая река,

расскажи мне о том, как проходят таможню века,

что у них в чемоданах, какие у них паспорта,

в голубых амстердамах чем пахнет у них изо рта?

Мы озябшие дети, наследники птичьих кровей,

в проспиртованной Лете — ворованных режем коней.

Нам клопы о циклопах поют государственный гимн,

нам в писательских жопах провозят в Москву героин.

Я поймаю тебя, в проходящей толпе облаков,

на живца октября, на блесну из бессмертных стихов,

прям — из женского рода! Хватило бы наверняка

мне, в чернильнице — йода, в Царицыно — березняка.

Пусть охрипший трамвайчик на винт намотает судьбу,

пусть бутылочный мальчик сыграет «про ящик» в трубу!

Победили: ни зло, ни добро, ни любовь, ни стихи…

Просто — время пришло, и Господь — отпускает грехи.

Чтоб и далее плыть, на особенный свет вдалеке,

в одиночестве стыть, но теперь — налегке, налегке.

Ускользая в зарю, до зарезу не зная о чем

я тебе говорю, почему укрываю плащом?

МОСТЫ

1.

Лишенный глухоты и слепоты,

я шепотом выращивал мосты —

меж двух отчизн, которым я не нужен.

Поэзия — ордынский мой ярлык,

мой колокол, мой вырванный язык;

на чьей земле я буду обнаружен?

В какое поколение меня

швырнет литературная возня?

Да будет разум светел и спокоен.

Я изучаю смысл родимых сфер:

пусть зрение мое — в один Гомер,

пускай мой слух — всего в один Бетховен.

2.

Слюною ласточки и чирканьем стрижа

над головой содержится душа

и следует за мною неотступно.

И сон тягуч, колхиден. И на зло

Мне простыня — галерное весло:

тяну к себе, осваиваю тупо.

С чужих хлебов и Родина — преступна;

над нею пешеходные мосты

врастают в землю с птичьей высоты!

Душа моя, тебе не хватит духа:

темным-темно, и музыка — взашей,

но в этом положении вещей

есть ностальгия зрения и слуха!

* * * *

Жил да был человек настоящий,

если хочешь, о нем напиши:

он бродил с головнею горящей,

спотыкаясь в потемках души.

По стране, постранично, построчно

он бродил от тебя — до меня,

называющий родиной то, что

освещает его головня:

…ускользающий пульс краснотала,

в «Рио-Риту» влюбленный конвой.

И не то, чтоб ее не хватало —

этой родины хватит с лихвой.

Будет видео фильмы вандамить,

будет шахом и матом Корчной,