Антология - Советская поэзия. Том первый

Как волна, бывалая прибаска
Жемчугами выстелит пути —
Справа ходит быль, а слева — сказка,
Сами знаем, где теперь идти.

Нам пути веселые найдутся,
Не резон нам отвращаться их,
Здесь, в краю берез и революций,
В облаках, в знаменах боевых!

В наши окна, щурясь, смотрит лето,
Только жалко — занавесок нету,
Ветреных, веселых, кружевных,
Как бы они весело летали
В окнах приоткрытых у Наталье
В окнах незатворенных твоих!

И еще прошеньем прибалую —
Сшей ты, ради бога, продувную
Кофту с рукавом по локоток,
Чтобы твое яростное тело
С ядрами грудей позолотело,
Чтобы наглядеться я не мог.

Я люблю телесный твой избыток,
От бровей широких и сердитых
До ступни, до ноготков люблю,
За ночь обескрылевшие плечи,
Взор, и рассудительные речи,
И походку важную твою.

А улыбка, — ведь какая малость! —
Но хочу, чтоб вечно улыбалась —
До чего тогда ты хороша!
До чего доступна, недотрога,
Губ углы приподняты немного:
Вот где помещается душа.

Прогуляться ль выйдешь, дорогая,
Всё в тебе ценя и прославляя,
Смотрит долго умный наш народ,
Называет «прелестью» и «павой»
И шумит вослед за величавой:
«По стране красавица идет».

Так идет, что ветви зеленеют,
Так идет, что соловьи чумеют,
Так идет, что облака стоят.
Так идет, пшеничная от света,
Больше всех любовью разогрета,
В солнце вся от макушки до пят.

Так идет, земли едва касаясь,
И дают дорогу, расступаясь,
Шлюхи из фокстротных табунов,
У которых кудлы пахнут псиной,
Бедра крыты кожею гусиной,
На ногах мозоли от обнов.

Лето пьет в глазах ее из брашен,
Нам пока Вертинский ваш не страшен —
Чертова рогулька, волчья сыть.
Мы еще Некрасова знавали,
Мы еще «Калинушку» певали,
Мы еще не начинали жить.

И в июне в первые недели
По стране веселое веселье,
И стране нет дела до трухи.
Слышишь, звон прекрасный возникает?
Это петь невеста начинает,
Пробуют гитары женихи.

А гитары под вечер речисты,
Чем не парни наши трактористы?
Мыты, бриты, кепки набекрень.
Слава, слава счастью, жизни слава.
Ты кольцо из рук моих, забава,
Вместо обручального одень.

Восславляю светлую Наталью,
Славлю жизнь с улыбкой и печалью,
Убегаю от сомнений прочь,
Славлю все цветы на одеяле,
Долгий стон, короткий сон Натальи,
Восславляю свадебную ночь.

Родительница степь, прими мою,
Окрашенную сердца жаркой кровью,
Степную песнь! Склонившись к изголовью
Всех трав твоих, одну тебя пою!
К певучему я обращаюсь звуку,
Его не потускнеет серебро,
Так вкладывай, о степь, в сыновью руку
Кривое ястребиное перо.

Без малого четырнадцати лет
Отправился он с узелочком в город.
Кивал ему за речкой тополь вслед,
Пока не скрыл села крутой пригорок…

Про батька, павшего под Сивашом,
Все рассказал он на бюро горкома,
Про братьев, что в колхоз вошли втроем,
При старой матери оставшись дома.

Его к столу позвали, хлопчик встал,
Взволнованный, как будто невеселый,
И секретарь горкома подписал
Билет заветный члена комсомола.

И поздравляли все его вокруг,
А он не мог произнести ни слова,
Держа любовно книжку в пальцах рук —
Путевку в мир, заманчивый и новый.

И лишь в глазах, рассеянных чуть-чуть,
Так ярко что-то ясное горело,
Как будто перед ним лежал весь путь,
Которым он пойдет по жизни смело.

Онемев от восторга, вдвоем поднялись мы на кручу.
Пароходом тяжелым отчалила ночь, отплыла.
Над туманной вершиной, над горным гнездовьем орла
Неожиданно утро для нас распахнулось сквозь тучу.

Там, внизу, где долина днепровской прохладой полна,
Златоглавая липа на ранней заре, как вдовица,
Потянулась спросонья, открыла глаза.
— Мне не спится! —
Прошептала подругам росистой листвою она.

Этот шепот зеленый сюда прилетел издалека,
К тополям, что бежали с вершины крутой до Днепра,
И листвою лесной и травою прогалин глубоко,
Полной грудью своею вздохнула Чернечья гора.

И промолвил я другу:
— Смотри, как восток золотится,
Как горит горизонт, ярким пламенем радуя взгляд.
Тьма исчезла совсем.
Словно сказочная жар-птица,
Солнце плавно взлетает…

Всего лишь минуту назад
Эти яворы, эти дубы, эти полные свежестью липы,
Эти светлые яблони, в белом цветенье сады
Пронесли свои шелесты, шорохи, вздохи и скрипы,
Шепот, таявший в воздухе, замерший в струях воды.

Этот шелест, и шум, и порыв, наклоняющий ветви, —
Я его узнаю, наполняет он с детства меня.
Словно тополь зеленый, учился над миром шуметь я,
Песней славить людей,
возвещать наступление дня.

Нет чудесней страны, нет прекраснее нашего неба!
Здесь мой дом, тополя — это братья родные мои…
Нет прохладней воды, нет вкуснее печеного хлеба,
И нигде на земле не поют, как у нас, соловьи.

Мы стояли вдвоем на высокой чернеющей круче
И глядели, как солнце на горные встало горбы,
Как, расправивши ветви, блеснув красотою могучей,
Ослепленные светом, зажмурились сладко дубы.

И мой друг отвечал мне:
— Всем сердцем сейчас я с тобою
Я люблю твою родину, горы твои и луга.
За твои тополя и за небо твое голубое
Кровь свою проливал я, в атаку ходил на врага.

Много песен пропел я в походах по скатам широким
О стране твоей милой, —
я славил ее, как мечту.
Поднимался я к ней, словно к солнцу, по склонам высоким,
Постигая бессмертье ее
и ее красоту.

Только есть небеса голубее и этого неба,
Белоснежней и легче несутся по ним облака.
И, как будто решая, в какой отразиться воде бы,
Тихо шепчутся звезды, горят и мерцают слегка.

Там я рос, там я вырос, над синим и тихим Дунаем,
И, влюбленный, рассветы встречал над рекой голубой…
О, когда мы единство небес этих разных познаем,
Мир наградой нам станет
и счастье нам будет судьбой.