Антология - Советская поэзия. Том первый

Косматое прияло тело
Величие и простоту,
И нежных рук, и грудей белых
Мы оценили красоту.

Как призраки безглазой ночи,
Поводья сброшены долой.
По жилам плещет и клокочет —
В природе конской — ум людской.

И кто нас приневолить сможет?
Кто скажет: вот, таков ваш путь?
Кто наши крылья уничтожит,
Заставит нас назад свернуть?

Никто! Никто! Мы на свободе!
Мы — вольный пламень, вольный люд!
Мы все — в неистовом походе,
Мы — без оков, без узд, без пут!

Крылатый легион кентавров —
Прекрасный зверь, и Дух, и Мысль —
Увенчанный венком из лавров,
Свой звездный путь свершает: ввысь!

Дело — вот что на первом месте,
только в деле глубокий смысл.
В каждом слове, в самой беглой пометке
неразрывны — дело и мысль.

Беднякам, что от голода гнутся,
бунтарям, опаленным борьбой,
Ты дал смысл,
Ты дал цель:
творить Революцию —
высочайшую мысль
в наиславнейшей из войн.
Ты дал крылья, направил в полет
великанов, бывших рабами,
Ты из мертвых пустынь и болот
вызвал пламя вулканной лавы,
Ты, сумевший бурю взнести
за безмерные дальние дали,
Ты веленьем ума гениального
начертал ей пути.
Всюду Ты: на фронтах с партизанами,
с теми, кто с незакрытыми ранами,
с фосфорическим блеском в глазах
банды белых рассеивал в прах.

Всюду Ты: с теми, впрямь беззаветными,
что кротами борьбы неприметными
в центры гнета, в толщу, за фронт
проносили восстания взлет.

Всюду Ты: в Баварии, Пруссии, Венгрии,
там, где руки, трудом непосильным изъедены,
пулеметную сталь обнимая,
за Советскую власть умирали.

Всюду Ты: в Вашингтоне, в Чикаго, в Кантоне
и в кровавых застенках заморских колоний,
там, где гнутся хребты,
своей кровью окрасив грунт,
Ты
выращивал бунт.

Ты дал крылья, направил в полет
великанов, бывших рабами,
Ты из мертвых пустынь и болот
вызвал пламя вулканной лавы,
Ты, сумевший бурю взнести
за безмерные дальние дали,

Ты веленьем ума гениального
начертал ей пути.
Мы семь лет без Тебя растем,
растет революция с нами.
И там, где железным плечом
поддержали красное знамя,
и там, где огнистым мечом
люди бой ведут с палачами.

Нам семь лет пытались вредить
заправилы Рубля мирового,
мы ж семь лет не устанем твердить
Твое мудрое, ясное слово:
Революцию приятней творить,
чем писать о ней снова!..
Да, семь лет без Тебя… Но скорбь по Тебе
переплавлена в огненном тигле.
В повседневной, упорной, как сталь, борьбе
мы закон движенья постигли:
Революции светлая хартия —
генеральная линия партии!

Нам пытаются вновь вредить
заправилы Рубля мирового,
мы ж стремимся в дела воплотить
Твое мудрое, ясное слово:
Революцию полезней творить,
чем писать о ней снова!..

Дело — вот что на первом месте,
только в деле глубокий смысл,
в каждом слове, в мельчайшей беглой пометке
неразрывны — дело и мысль.
Беднякам, что от голода гнутся,
бунтарям, опаленным борьбой,
Ты дал смысл,
Ты дал цель:
творить Революцию —
высочайшую мысль
в наиславнейшей из войн!

Бреду я домой на Пресню,
Сочится усталость в плечах,
А фартук красную песню
Потемкам поет о кирпичах.

Поет он, как выше, выше
Я с ношей красной лез,
Казалось — до самой крыши,
До синей крыши небес.

Глаза каруселью кружило,
Туманился ветра клич.
Утро тоже взносило,
Взносило красный кирпич.

Бреду я домой на Пресню,
Сочится усталость в плечах,
А фартук красную песню
Потемкам поет о кирпичах.

Стучу, стучу я молотком,
Верчу, верчу трубу на ломе, —
И отговаривается гром
И в воздухе, и в каждом доме.

Кусаю ножницами я
Железа жесткую краюшку,
И ловит подо мной струя
За стружкою другую стружку.

А на дворе-то после стуж
Такая же кипит починка.
Ой, сколько, сколько майских луж
Обрезков голубого цинка!

Как громко по трубе капель
Постукивает молоточком,
Какая звончатая трель
Гремит по ведрам и по бочкам!

Живей, рубанок, шибче шаркай,
Шушукай, пой за верстаком,
Чеши тесину сталью жаркой,
Стальным и жарким гребешком.

Ой, вейтесь, осыпайтесь на пол
Вы, кудри русые, с доски!
Ах, вас не мед ли где закапал:
Как вы душисты, как сладки!

О, помнишь ли, рубанок, с нами
Она прощалася, спеша,
Потряхивая кудрями
И пышно стружками шурша?

Я в то мгновенье острой мукой
Глубоко сердце занозил
И после тихою разлукой
Тебя глубоко запылил.

И вот сегодня шум свиданья —
И ты, кудрявясь второпях,
Взвиваешь теплые воспоминанья
О тех возлюбленных кудрях.

Живей, рубанок, шибче шаркай,
Шушукай, пой за верстаком,
Чеши тесину сталью жаркой,
Стальным и жарким гребешком.

Привычка к спичке — искорка привычки
К светилам истинным. Но спичка мне люба
Не менее — и потому люба,
Что чую я обличий переклички,
Что чую: в маленьком обличье спички
Таится мира пестрая судьба.

Чирк! — и зарумянится
Скрытница огня,
Солнышка племянница,
Солнышка родня.
Деревянным запахом
Полыхнет лесам,
Улыбнется фабрикам,
Дальним корпусам.

Случается: бреду в ночном тумане,
Бреду в тумане, грустно одинок,
И, как ребенок, вспомнивший о маме,
Я просияю и взлучусь лесами,
Лесами, корпусами, небесами,

А небеса и сами
Взлучатся дальними мирами, —
Когда нечаянно в кармане
Чуть громыхнет неполный коробок.

Автомобиль рванул, — и за спиной,
С полу-семейной флотской стариной,
Отбитый пылью, скрылся Севастополь…
И взор — нетерпеливою струной:
Скорей бы море вскинуло волной,
Чтоб осрамить пред пышною страной
Всей оглушительною вышиной
И кипарис и тополь!
Летим — и словно Крым зачах,
Летим — и, словно в обручах,
Мы в кряжах кружим ожиданье:
Да скоро ль прянет волн качанье?
Летим — и прямо на плечах
Громады скал… Коснись — и трах!
Летим, поддразнивая страх, —
То под горами то на горах, —
И хоть бы моря дальнее мерцанье!
Уже готово Крыму порицанье…
Летим, летим… Резвится пыльный прах
Летим, летим — и впопыхах
В пролет ворот и — ой! И — ах!
Ах! — И в распахнутых глазах
Пространств блистательный размах,
Пространств морское восклицанье!