Борис Слуцкий - Сегодня и вчера. Книга стихов

Солдатская гимнастерка зеленовата цветом.
В пехоте она буреет, бурее корки на хлебе.
Но если ее стирают зимою, весною и летом —
После двухсотой стирки она бела как лебедь.

Не белые лебеди плещут
Студеной метелью крыльев —
Девчонки из роты связи
Прогнали из замка графа.
Они размещают вещи.
Они все окна открыли.
Они не потерпят грязи.
Они метут из-под шкафа.

Армейских наших девчонок,
В советских школах ученых,
Не взять на графский титул.
Знакомо им это слово.
Они ненавидят графов.
Они презирают графов.
Не уважают графов,
Кроме графа Толстого.

Здесь все завоевано нами.
За все заплачено кровью.
Замки срываются с мясом.
Дубовые дверцы — настежь.
Тяжелые, словно знамя,
Одежды чудного покроя,
Шурша старинным атласом,
Надела Певцова Настя.

Дамы в парадном зале,
Мечите с портретов громы.
Золушки с боем взяли
Ваши дворцы и хоромы.
— Если в корсетах ваших
На вас мы не очень похожи,
Это совсем не важно —
Мы лучше вас и моложе!

— Скидай барахло, девчонки!
— На что мы глаза раскрыли!

И снова все в белых,
В тонких,
Раз двести стиранных
крыльях.

Замки на петельках шкафа,
Темнеют на стенках графы.
Девчонки лежат на койках,
Шелков им не жаль нисколько.

Последняя военная весна.
Близ пункта «Эн»
при штабе партизанском
Полсотни наших: четверо в гражданском,
Разведчики, саперы, мичмана.

С утра мы смотрим, как берут село,
Как батальоны бьются в стенку лбами,
Сперва их пулеметами секло,
Потом бомбардировщики долбали.

Желанье есть. Воюют, да не так!
Умения, искусства не хватает.
И вымирает серия атак,
Шинелями все поле устилает.

Полковник, старший в группе,
словно ротный.
Построил нас: здесь, на краю земли.
Обучим их освобожденью Родины!
Кто, как не мы! Пойдем!
И мы пошли.

Нас было пятьдесят. Полста. Враги
Могли б не принимать нас во вниманье,
Мы шли и думали партийный гимн —
В атаке лучше сберегать дыханье.

Я обернулся на ходу: взглянуть,
Как мы идем,
какой пример показываем.
Шли — правильно.
Шли — не в чем упрекнуть,
Шли — непреложною волною газовою.
Державным шагом шел на бой народ,
Свою судьбу избравший — не влачивший,
Свои пути на тыщу лет вперед
Измеривший, исчисливший, решивший.

И сразу,
оторвавшись от земли,
Подняв над головами автоматы,
Пошли вперед, вперед, вперед солдаты,
За нами, как за знаменем, пошли.

Когда мы пришли в Европу,
Нам были чудны и странны
Короткие расстоянья,
Уютные малые страны.
Державу проедешь за день!
Пешком пройдешь за неделю!
А мы привыкли к другому
И все глядели, глядели…
Не полки, а кресла в вагонах,
Не спали здесь, а сидели.
А мы привыкли к другому
И все глядели, глядели…
И вспомнить нам было странно
Таежные гулкие реки,
Похожие на океаны,
И путь из варягов в греки.
И как далеко-далёко
От Львова до Владивостока.
И мы входили в Европу,
Как море
в каналы вступает,
И заливали окопы,
А враг — бежит,
отступает,
И негде ему укрыться
И некогда остановиться.

Русские имена у греков,
Русские фамилии у болгар.
В тени платанов, в тени орехов
Нас охранял, нам помогал
Общий для островов Курильских
И для Эгейских островов
Четко написанный кириллицей
Дымно-багровый, цвета костров,
Давний-давний, древний-древний,
Пахнущий деревом, деревней,
Православной олифой икон —
Нашей общности старый закон.
Скажем, шофер въезжает в Софию,
Проехав тысячу заграниц.
Сразу его обступает стихия:
С вывесок, с газетных страниц,
В возгласах любого прохожего,
Стихия родного, очень похожего,
Точнее, двоюродного языка.
И даль уже не так далека,
И хочется замешаться в толпу
И каждому, словно личному другу,
Даже буржую, даже попу,
Долго и смачно трясти руку.
Но справа и слева заводы гудят,
Напоминая снова и снова
Русское слово «пролетариат»,
Коммунизм (тоже русское слово).
И классовой битвы крутые законы
Становятся сразу намного ясней:
Рабочего братства юные корни
Крепче братства словесных корней.

Нет, не совладать плечам покатым
С нашими,
крутыми от труда.
Со святою злобою к богатым
По Европе
мы прошли тогда.
Радио вещало гласом медным.
Это не забыто до сих пор,
Как оно сказало:
«Счастье — бедным!
А богатым — горе и позор!»
В замки
в графские
врывались парты,
Заливались школьные звонки,
И писали мелом
правду партии
На огромных досках
батраки.
И писали так:
«Земля — крестьянам!
Вся: поместья, инвентарь, поля!»
И по всем освобожденным странам
Отходила к беднякам земля.
Плыл Октябрь
на лодках по Дунаю.
Шел в горах,
бронею грохоча,
Красные знамена поднимая,
Кривду подминая и топча.

Над входом —
Краткое объявление:
«Народом
Данное
помещение
Для всех буржуев
Окрестных мест.
Свобода, справедливость, месть!»

Крутые яйца
Буржуи жрали,
Как на вокзале,
В транзитном зале.
В подвале тесно и — жара.
Хрустит яичная кожура!

Буржуи ждали
Прихода судей,
Решенья судеб
И в нервном зуде
Чесались, словно
Им всем невмочь.
И жрали ровно
Два дня и ночь.

Их партизаны
Не обижали,
Следили, чтобы
Не убежали.
Давали воду
И сигареты
И заставляли
Читать газеты.

А те в молчанье
Статьям внимали,
Потом в отчаянье
Руки ломали.
Все понимали
Как полагается
И снова жрали
Крутые яйца.

Потом из центра
Пришла бумажка
С политоценкой
Этой промашки:
«Буржуазию
Города Плевны
Немедля выпустить
Из плена!»

И, яйца на ходу свежуя,
Рванулись по домам буржуи.

Это было время танков.
Года три. Немного больше.
Танки вышли из Берлина
И пошли сначала в Польшу.

Танки вырвались на волю,
Вышли на большую сцену,
Танки распахали поле,
Танки распахнули стены.

Три или четыре года,
Может, пять, по точной справке,
Танки делали погоду
И — пошли на переплавку.

Конница держалась дольше,
И подков державный цокот,
Замерший все в той же Польше,
В древнем мире начал цокать.

Ну, а танки продержались
Очень мало. Очень скромно.
Полторы войны сражались
И… своим же ходом — в домны.