Борис Слуцкий - Сегодня и вчера. Книга стихов

И звенит мелодично желоб
От вращения того ключа.
И распахиваются двери
И пускают меня, ворча
Про какое-то недоверье
И о преданности лепеча.

Старый дом, все твои половицы
Распевают, как райские птицы.
Все твои старожилы — сверчки
Позабыли свои шестки
И гуляют по горницам душным,
Ходят, бродят просто пешком.
Я встречался с таким непослушным,
Не признавшим меня сверчком.

Закопченный и запыленный,
Словно адским огнем опаленный,
Словно мертвой водой окропленный,
От меня своих бед не таи!
Потемнели твои картины,
Пожелтели твои гардины,
Превратились давно в седины
Золотистые кудри твои.

О ломоть предыдущего века!
Благодарствую, старый калека,
За вполне откровенный прием —
С дребезжащими, сиплыми воплями.
Я учусь убираться вовремя
На скрипучем примере твоем.

Бензином и соляркою
Дыша-сопя,
Вся улица вселяется
В саму себя.

Машины с производства,
Такси-грузовики
Провозят, привозят
Горшки, сундуки,
Мебель домодельную,
И туфельки модельные,
И пл а хты, и тахт ы
Излишней пестроты.

Все двери нынче настежь:
Под возгласы «Ура!»
Семейные династии
Предъявят ордера.

А холостежь с гитарой
И коечкой складной
Нехитрый скарб скидает
В углу своей одной-
Единственной, но собственной
Личной, своей.
И с теплотою родственной
Идет позвать гостей,
Идет позвать товарищей.
Куда? К себе домой.
И улица гордится
Самой собой.

Сама бараки выселила.
Снесла сама.
И строила и выстроила
Высокие дома.

Когда-нибудь Москва достроится.
Однажды башенные краны
Взлетят над крышами, и скроются,
И улетят в другие страны.

Пойдут на отепленье Арктики,
Пустыни орошать умчатся
И на преображенье Африки,
На все, что будет намечаться.

А пыль особая, строительная,
С ее круженьем сумасшедшим!
Все наше время удивительное
Вдруг станет временем прошедшим.

Я так хочу дожить до полного
Осуществления наших планов,
До полного свержения подлого —
Балластом с аэропланов.

И с этою надеждой вяжется,
Что настоящее мне кажется
Не временем глагольным пошлым,
А схваткой будущего с прошлым.

На двадцатом этаже живу
Не без удовольствия и выгоды:
Вижу под собою всю Москву,
Даже кой-какие пригороды.
На двадцатом этаже окно
Небом голубым застеклено,
Воздух чище, и соседи тише,
Больше благости и светлоты,
И не смеют заводиться мыши —
Мыши не выносят высоты.
Обдирая о балкон бока,
Мимо пролетают облака.
Майский гром и буря вешняя,
Лужи блеск далекий на земле.
Мой этаж качается скворешнею
У нижестоящих
на стволе.
На полсотни метров ближе к солнцу,
На полсотни ближе к небосклону.
А луна мимо меня несется
Попросту на уровне балкона.
Если лифт работает исправно,
Мило жить на высоте и славно.

На строительстве был перерыв —
Целый час на обед и на роздых.
Полземли прокопав и прорыв,
Выбегали девчата на воздух.
Покупали в киоске батон,
Разбивали арбуз непочатый.
Это полперерыва. Потом
Полчаса танцевали девчата.

Патефон захрипел и ослаб,
Дребезжа перержавленной жестью, —
И за это покрыт был прораб
Мелодической руганью женской.

Репродуктор эфир начинял
Популярнейших песен словами.
Если диктор статью начинал,
Так они под статью танцевали.
Под звонок, под свисток, под гудок —
Лишь бы ноги ритмично ходили.

А потом отошли в холодок,
Посидели, все обсудили
И,
косынками косы накрыв,
На работу —
по сходням
дощатым!

Вот как много успели девчата
За обеденный перерыв!

Хлеба — мало. Комнаты — мало.
Даже обеда с квартирой — мало.
Надо, чтоб было куда пойти,
Надо, чтоб было с кем не стесняться,
С кем на семейной карточке сняться,
Кому телеграмму отбить в пути.

Надо не мало. Надо — много.

Плохо, если живем неплохо.
Давайте будем жить блестяще.
Логика хлеба и воды,
Логика беды и еды
Все настойчивее, все чаще
Вытесняется логикой счастья.
Наша измученная земля
Заработала у вечности,
Чтоб счастье отсчитывалось
от бесконечности,
А не от абсолютного нуля.

Я рос в тени завода
И по гудку, как весь район, вставал —
Не на работу:
я был слишком мал —
В те годы было мне четыре года.
Но справа, слева, спереди — кругом
Ходил гудок. Он прорывался в дом,
Отца будя и маму поднимая.
А я вставал
И шел искать гудок, но за домами
Не находил:
Ведь я был слишком мал.
С тех пор, и до сих пор, и навсегда
Вошло в меня: к подъему ли, к обеду
Гудят гудки — порядок, не беда,
Гудок не вовремя — приносит беды.
Не вовремя в тот день гудел гудок,
Пронзительней обычного и резче,
И в первый раз какой-то странный, вещий
Мне на сердце повеял холодок.
В дверь постучали, и сосед вошел,
И так сказал — я помню все до слова:
— Ведь Ленин помер. —
И присел за стол.
И не прибавил ничего другого.
Отец вставал,
садился,
вновь вставал.
Мать плакала, склонясь над малышами.
А я был мал
и что случилось с нами —
Не понимал.

Скорые поезда, курьерские поезда.
Огненный глаз паровоза —
Падающая звезда,
Задержанная в падении,
Летящая мимо перронов,
И многих гудков гудение,
И мерный грохот вагонов.

На берегу дороги,
У самого синего рельса,
Зябко поджавши ноги,
Мальчик сидел и грелся.
Черным дымом грелся,
Белым паром мылся,
Мылся белым паром,
Стремился стать кочегаром.
Как это было недавно!
Как это все известно!

Словно в район недальний,
Словно на поезде местном,
Еду я в эти годы —
Годы пара и дыма
И паровозов гордых
С бригадами молодыми
В белых и черных сорочках,
Белых и черных вместе.
Еду на этих строчках,
Как на подножках ездил.

Я помню квартиры наши холодные
И запах беды.
И взрослых труды.
Мы все были бедные.
Не то чтоб голодные,
А просто — мало было еды.

Всего было мало.
Всего не хватало
Детям и взрослым того квартала,
Где рос я. Где по снегу в школу бежал
И в круглые ямы деревья сажал.