Илья Френкель - Причал

Не осталось у Артема
Никого. А ни-ни.
Батьки с маткой,
Сада с хаткой,
Ни жены,
Ни родни.
Это правда. В чем же дело?
Почему же то и дело
На Артема в штаб летело
То письмо,
То пакет,
То посылка,
То портрет?
Может, ветром с Черноморья
На долины и на взгорья
Занесло шум волны?
Может, в травы и дубравы
Долетел из Балаклавы
Местных чаек разговор?
Может, флотская газета
Раззвонила на пол света
Про героя-старшину?
Кто другой,
Он ли сам
Партизанил по лесам?
Чайка — птица. Что ж такое,
Птица может петь всерьез,
Если в гости звал героя
Приазовский рыбколхоз:
— Если звали, если ждут, —
Значит, скоро будет тут!
Нам, друзья, признаться честно,
Достоверно неизвестно —
Жив Артем или нет.
Если помер, отчего же
Говорят одно и то же:
Жив Артем! Всюду след.
Есть в Крыму,
На Украине,
В Бухаресте
И в Берлине.
Жив Артем! Всюду след,
А у смерти
Следу пет…
Жив, а где —
Сказать не можем,
Только скажем:
Всюду след!
Руку на сердце положим
И заявим, положив:
«Верят люди?
Значит, жив!»

Вот тут,
в староказачьей мирной хате,
На ум приходят дымные бои,
И фотографии на стенах кстати
Напоминают образы мои.

Зарубцевались их сквозные раны,
Смягчился вдвое командирский бас.
Теперь у них совсем иные планы,
Хоть прежний пыл и вовсе не погас.

Теперь солдат не ходит в плащ-палатке,
Но даже в длиннополом пиджаке
Не изменил он фронтовой повадке
И остается краток в языке.

Люблю его невоинское платье
Без орденов, колодок и погон,
Не расточая зря рукопожатия,
Ладонь к виску прикладывает он.

В делах не суетлив, а скупо точен,
Уйдет в себя — ничем не отвлечешь:
Он по-иному стал сосредоточен,
Остер и тверд, как закаленный нож.

И следу нет зазнайства и бахвальства,
И петушиного задора тоже нет.
Явился юмор вместо зубоскальства —
Дурного свойства довоенных лет.

Не думайте, что ом отвык от шуток,
Остыл к веселью, разлюбил друзей,
Кто более, чем он, умен и чуток?
Кто держится достойней и трезвей?

И даже там, где родился и вырос —
В отеческом приветливом дому, —
С его приходом что-то появилось
Не ясное доселе никому.

Мне по душе небыстрая походка,
Подтянутый и ловкий поворот,
И волевая твердость подбородка,
Серьезный взгляд и молчаливый рот.

Таков он — не загадка и не тайна —
Советский современный гражданин:
Таких встречал я в шахте, у комбайна
И за рулями грузовых машин.

И на степном гиганте-самоходе,
И в штреке ленинградского метро,
На стройке, на уборке, на охоте,
На многих заседаньях партбюро…

Спят садочки, холмы и равнины,
Блещет месяц речною волной.
И бежит по степям Украины
Мрак ночной, словно конь вороной.

Лишь не спят корпуса заводские
Да в войсках часовые не спят.
Затихает красавец наш Киев,
Лишь бульвары листвой шелестят.

То не ветер гуляет днепровский,
Не волны черноморской прибой —
Вышел снова
Григорий Петровский
На простор Украины родной.

По старинной рабочей привычке
Он внимательно смотрит вокруг
На бегущие в ночь электрички,
На большие дела наших рук.

Пьют росу беспредельные нивы,
Дышат свежестью ночи сады,
И прохожий вдыхает счастливо
Милый запах днепровской воды,

На востоке заря рассветает,
Убегает полночная тень,
И туман над полянами тает —
Просыпается радостный день:

В городах гомонят перекрестки,
Запевает моторами труд,
И сливается с жизнью Петровский, —
Не исчез он, а с нами, а тут…

Больше белых, чем черных, волос у меня,
Я, пожалуй, с полвека отцом называюсь
И все время тружусь, то и дело сражаюсь:
Мне с избытком хватает воды и огня.
Не поверю, что счастье — родиться в сорочке,
А покой, это — с ложечки кормят тебя.
То пером, то огнем я пишу свои строчки,
Находя и теряя, губя и любя.

Стекло дрожит от мощной переклички:
Горланят, на ночь глядя, электрички.
Все глуше и далече дальний стук.
Я сам — один. Приятней нет разлук.

С какой-то сладостной натугой
Ползет с пера на лист неспешная строфа:
Как будто бы мотив рождается упругий
И не кончается на верхнем фа.

Его опять гудок перебивает
И глохнет, чтоб дорогу уступить,
А то, что боль из сердца убывает, —
Ни за какие деньги не купить.

Шел, поскрипывая снегом,
Человек, подобный мне:
Он, как я, долгонько не был
С тишиной наедине.

Дунул ветер. Снова дунул.
Он вовсю задул. И вот
Человек, как я, подумал:
Реактивный самолет…

Застучал, зачем-то влезший
На сосну, телеграфист.
Точно поезд, старый леший
Испустил истошный свист.

И носы кикимор местных
Наблюдая сквозь очки,
Путник думал: «Интересно!
Очень милые сучки».

Все, что слышал, все, что видел,
Дятел пишет на коре:
Поглядел — и сразу выбил
Строчку точек и тире.

Лично сам я долго не был
С тишиной наедине:
Я стучал бы рядом с небом
По высокой той сосне,
А внизу скрипел бы снегом
Человек, подобный мне.

На исходе декабря
Зимний день недолог.
Ребятишки ждут не зря
Новогодних елок.

Пусть в тепле среди людей
Елочка оттает,
Не беда, коли на ней
Свечек не хватает.

От негладкого ствола,
От колючих лапок
Будто елка разлила
Детства милый запах.

Аты сменил бы чарку
На пару лыж,
Чтобы скользнуть по парку,
Уткнуться в тишь.

Вне телефонной трели,
Вне суеты
Ты видишь высшей цели
Штрихи, черты.

Она еще в наброске,
Еще вчерне,
Как ели и березки
В твоем окне.

Все так свежо и плотно —
Что верх, что низ.
Сквозь снежные полотна
Пройди, прорвись.

Да как не стать поэтом,
Когда всю ширь
Оранжевым жилетом
Затмил снегирь?

Весь мир был пасмурен и светел,
Как будто наступил апрель.
Дохнул коварный южный ветер,
И потекла с ветвей капель.
На красноватых прутьях ивы,
Забыв о снежном серебре,
Теплолюбивы и наивны,
Раскрылись почки в декабре.