Луи Фюрнберг - Избранное

Не потому, что близких
забыл он черствой душой…
Просто печали зимние
смывает вешней водой…

Каждый кустик и стебелек,
песчинку каждую в сердце сберег,
каждый камень мой.
Сны, которыми я живу,
пути, что лежат предо мной наяву,
все ведут домой.

Когда мне выпал изгнанья удел,
зловещий колокол не гудел —
как верил я в добро!
Я время свое не стал отпевать,
я знал, что будет он танцевать,
отважный Фигаро!

Когда он слезы в груди скрывал,
когда рыдания подавлял,
ненависть жгла его:
он свой менуэт танцевал в такт,
пока не настал последний акт —
возмездия торжество!

Как ловко шпагой орудует он!
И пал интриган, и мошенник сражен —
о, жалкие фигуры!
Сердце, довольно тебе бушевать!
Что это? Начали скрипки играть?
Это уже увертюра?

Земля дрожит. В мирах — не продохнуть.
По прежней жизни трижды крикнул петел.
Закат Европы — кто ему свидетель,
в смятенье тот, и грусть изъела грудь.

Последние?.. О будущем — забудь?
Концу надежды нет конца и края…
Но нам, Последним, руку подавая,
встал Первый: там и здесь пролег наш путь.

Когда напев умолкнет наш унылый,
когда мадонны робкие скользнут
в молчанье сновидений, как в могилу…

Иные песни звонко запоют!
Труд наших рук вольется в общий труд:
грядущее! Оно ль нам не под силу!

Плакать легко, слезы падают сами,
сами в горючий, зыбучий песок
нашего горя и наших тревог
падают слезы, струится поток
слез, застывающих ледниками.
Трудно смеяться…
Смеяться и с просветленным лицом
идти — так долго, пока придется, —
по страданью. Быть молодцом!
Смеяться, не унывать, бороться!

Рыщет и рыщет погибель вокруг!
Тыщи и тыщи придумав уловок,
голодом морит, палит из винтовок —
Ирод, убийца, хозяин разлук!
Горе — ни шагу из наших лачуг!
Горем объятые, смертью и мраком,
язвой и тифом, цингой и чумой,
псов одичавших мы слушаем вой,
впору и людям завыть, как собакам!

Плакать легко, слезы падают сами,
сами в горючий, зыбучий песок…
Трудно смеяться!
Смеяться и в ужасе наших дней
лишь стискивать зубы — сильней, сильней —
и над руинами, пылью и прахом,
детским плачем, болью и страхом
не разрыдаться!

Нет, засмеяться! Поверить самим
в нашу победу…
Пусть грозен фашизм, —
и пусть не померк еще ад кровавый,
трудно смеяться…
Но смех — это жизнь!
Жизнь бесконечна и величава.

Что ж, и я прощусь с тобою,
как мое настанет время,
жизнь, нелегкое ты бремя,
но доволен я судьбою.

Той судьбой, что мне открыла
сокровеннейшие тайны
и любовь благословила
урожаем и цветами.

Гнутся ветви, спеют сливы,
яблок тяжесть наливная,
нет, не может быть счастливым
тот, кто радости не знает!

Терном ты была колючим,
и цветов благоуханьем,
и подарком самым лучшим —
ветра свежего дыханьем.

Ты, столикая, глядела
то зловеще, то тревожно,
только нас не одолела, —
победить нас невозможно!

Нас в темницах запирали,
но взрывали мы темницы
и тебя мы заставляли
нашей воле подчиниться!

С восхищеньем, словно дети,
мы на новый мир смотрели,
как вставали в новом свете
улицы, мосты, тоннели.

Как неистовым потоком
уносило дни и годы…
Но друзья в бою жестоком
свято верили в свободу!

Нет познанию предела,
в безграничности Вселенной
слышу песнь колосьев спелых:
«Вечна жизнь! Любовь нетленна!»

О любовь! Сады и штольни,
уголь, лес, руда и пламя!
И плывет, качаясь, в поле
воз с тяжелыми снопами!

О любви поют все краны,
стрелы, балки, башни, срубы,
ледники и океаны
и дымящиеся трубы!

Тракторов стальная сила
пласт земной взрывает смело,
чтобы все кругом светлело!
Не сидел и я без дела,
жизнь, за все тебе спасибо!

Ничего прекрасней сердца нет.
Бьется в людях музыка живая.
Ангелы, витая средь планет,
слушают ее, не уставая.
Ничего прекрасней сердца нет.
Учится от самого рожденья
тяжесть лет оно переносить,
молоточком нежным бить и бить
в толщу стен, песок сбивать в каменья
и хранить глубин своих секрет.
Ничего прекрасней сердца нет.
Все ему перенести под силу:
стены сбить и своды возвести…
Все слышнее стук его всесильный,
несмотря на холод замогильный —
холод смерти на его пути.
Но бесстрашно бьет оно, как било,
разбивая боль обид и бед.
Ничего прекрасней сердца нет.
Сколько дерзновенного упорства
в поисках его заключено!
Ни единого единоборства
проиграть ему не суждено.
Жизнь, прими его! Оно — твой свет!
Ничего прекрасней сердца нет.

ТЫ МОЖЕШЬ НЕ СТУЧАТЬСЯ, —
открыта дверь. Входи!
А место для тебя
вот здесь: в моей груди.
Я жду тебя давно.

Мой старый, безымянный брат!
Скорбя, терзаясь и мучась,
с тобою мы долгие годы подряд
делили общую участь.

Осенние бури деревья рвут,
всю землю листвой замели.
Но мы пронесли свое бремя!
Мы сами — Буря, мы — Время,
воспетые в давней поэме
бродяги и короли!

Легенды о жизни и смерти
по нашим рубцам проверьте —
нож времени ранил не раз.
Мы гибли, страдали, грустили,
но выжили и взрастили
радость, дремавшую в нас!
Мы знали, что радость проснется,
что час долгожданный придет.
А тот, кто проснулся, тот — ищет.
Небо становится чище.
Светлей наконец небосвод.

Мы многое, брат, повидали,
из страшных мы вырвались пут.
Но тех, кто вчера страдали,
сегодня блаженства ждут —
в бескрайние, ясные дали
прямые дороги ведут!

ДЕТСТВО… СЕРАЯ СЛЯКОТЬ…
Улица. Дождь. Мгла.
В грязном, сыром подвале
изнывали мы, заболевали.
Хотелось плакать.
Война была.

В школу, что пахла карболкой,
тащились мы по утрам.
Возвращались домой голодные,
серый жевали хлеб.

Детство, тупое, тяжелое —
ни снов, ни чудес, ни тепла.
Флагами черно-желтыми
смерть увешала стены,
и пенилась гнойная пена
в кровавых каскадах зла.