Дмитрий Быков - Если нет

Я и сам из этой породы.
Подобен я крылатому змею.
Некому из ныне живущих
Оценивать то, что я умею.
Живу, как сверкающий осколок
Чьего-то грядущего единства,
Какому бы мой дар бесполезный
Когда-нибудь потом пригодился:

Способность притягивать немилость,
Искусство отыскивать подобных,
Талант озадачивать безмозглых,
Умение тешить безутешных.

Были мы малые боги,
Пришли на нас белые люди,
Поставили крест на нашем месте,
Отнесли нас в глубину леса.

К нам приходят в глубину леса
Захваченные темные люди,
Приносят нам свои приношенья,
Хотя у них самих не хватает.
Захваченные темные люди
Горько плачут с нами в обнимку —
Кто бы в дни нашего величья
Разрешил им такую фамильярность?

– Бедные малые боги,
Боги леса, огня и маниоки,
Ручья, очага и охоты,
Что же вы нас не защитили?
Боги леса, костра и маниоки
Плачут, плачут с ними в обнимку:
Кто бы во дни их величья
Разрешил им такое снисхожденье?

– Простите нас, темные люди,
А мы-то еще на вас сердились,
Карали вас за всякую мелочь
Неумелою отеческой карой!

А теперь запрягли вас в машины,
Погнали в подземные шахты,
Кровь земли выпускают наружу,
Кости дробят и вынимают.

А богов очага и охоты
Отнесли и бросили в чаще,
Вы приносите им приношенья,
А они ничего не могут.

Знаем мы, малые боги,
Боги леса, ручья и маниоки:
Вас погубят белые люди,
А потом перебьют друг друга,

Крест упадет, подломившись,
Шахты зарастут, обезлюдев,
На машинах вырастет плесень,
В жилищах поселятся гиены,

И останутся малые боги
На земле, где всегда они были:
Никто их не выбросит в чащу,
Никто не принесет приношений.

Предо мной сидит моя старуха,
Перед ней разбитое корыто,
Вкруг нее пустынно и сухо,
Вся земля измята, изрыта.
Бог с тобой, рыбка золотая,
Ступай себе в синее море,
А я тут останусь, причитая,
Мыкая привычное горе.
Здесь моя нужда, пусторука,
Здесь моя любовь, ядовита, —
Это ж как-никак моя старуха
И мое разбитое корыто.
Вечная тупая непруха,
За чужую щедрость расплата…
Дай обниму тебя, старуха,
Ты-то ни в чем не виновата.
Никакой ангел, пролетая,
Нашего стыда не оценит,
Никакая рыбка золотая
Мне моей старухи не заменит.

Выживать сухо да коряво —
Это наша давняя привычка.
Была у нас курочка Ряба,
Золотое нам снесла яичко,
Слова не выбросишь из были:
Так его били, что устали,
Били мы его – не разбили,
Разве облупили местами.
Мышка по избе пробежала
В эту неурочную пору,
Выставив раздвоенное жало —
Или это хвостик, не помню.
Мы ее позвали на репку —
Господи, что за невезенье:
То у нас яичко не бьется,
То у нас репка не вылазит!
Помнится, сидим мы устало
Возле золотого распыла…
Репку-то она нам достала,
Да зато яичко разбила.
Незачем мышей беззаботных
В помощь приглашать: да что же делать,
Если всех домашних животных
Мы уже прогнали за дерзость?
Крикнешь: «Да пошло бы все прахом!» —
А судьба ставит запятые:
Нечего рыбакам и пряхам
Получать вещи золотые.

Будем жить с тобой, моя старуха,
У воды неверной и зыбкой
Так же безнадежно и глухо,
Как до этих глупостей с рыбкой.
Обживать каменную глыбу,
Привыкать к бурому пейзажу:
Пока я не выловлю всю рыбу,
А ты не выпрядешь всю пряжу.
И будешь ты, как по воле вражьей,
Вдумчиво прясть и аккуратно,
Пока своею липкою пряжей
Не окутаешь остров, как Арахна.
Когда же все будет покрыто
Сплошной паутиной без разбору,
Мы сядем в разбитое корыто
И поплывем на Арарат-гору.
И курочка нас будет, как обычно,
Утешать среди синего простора
И снесет нам новое яичко,
Но не золотое, а простое.

Если б был я Дэн Браун – давно бы уже
Подошел бы к профессии правильно.
Вот идея романа, на чьем тираже
Я нажился бы круче Дэн Брауна.
Но роман – это время, детали, слова,
А с балладою проще управиться.
Начиналось бы так: Патриарх и Глава
Удаляются в баню.
Попариться.

(Происходит все это не в нашей стране,
Не на нашей планете, а где-то вовне.)
Разложив на полке мускулистую плоть
И дождавшись, пока разогреется,
Президент бы спросил его:
– Есть ли Господь?
Патриарх бы сказал:
– Разумеется.

Президент бы промолвил:
– Я задал вопрос,
Но остался, похоже, непонятым.
Патриарх бы ответил:
– Ну если всерьез,
То, естественно, нету. Какое там!

Президент бы его повалил, придавил
И сказал:
– Я с тобой не шучу. Уловил?
Жаркий воздух хватая, тараща глаза,
Патриарх бы сознался безрадостно:
– Ну за что ты меня?
Я не знаю… не зна…
Президент бы сказал:
– Мы дознаемся.

И ушел бы приказ по спецслужбам страны:
Оторваться на месяц от всякой войны,
От соседских разведок, подпольных врагов
И от внешнего, злобу таящего,
Разыскать,
Перечислить наличных богов
И найти среди них настоящего —
Меж мечетей, меж пагод, меж белых палат…
Не впервой им крамолу откапывать!
Ведь нашли же однажды.
А Понтий Пилат
Был не лучше, чем наши, уж как-нибудь.

И пойдет панорама таинственных вер:
Вудуист, например,
Синтоист, например…
Это сколько же можно всего описать!
И мулатку, и немку прелестную,
И барочный фасад,
И тропический сад,
И Мурано, и Бонн, и Флоренцию!
Промелькнул бы с раскрашенным бубном
шаман
И гречанка с Афиной Палладою…
Но зачем мне писать бесконечный роман,
Где отделаться можно балладою?

И, обшарив сакральные точки Земли,
Возвратятся герои в песке и пыли,
Из метели и адского печева,
И признаются:
– Мы ничего не нашли.
А докладывать надо.
А нечего.

И возьмут они первого встречного – ах! —
Да вдобавок еще и калечного – ах! —
И посадят без всякого повода,
И хватают его, и пытают его,
И в конце уже богом считают его,
Ибо верят же все-таки в Бога-то!
И собьют его с ног,
И согнут его в рог,
Ибо дело действительно скверное, —
И когда он под пыткой признает, что Бог,
Он и будет тем Богом, наверное.
Покалечат его,
Изувечат его,
А когда он совсем покалечится —
То умрет под кнутом,
И воскреснет потом,
И, воскреснув, спасет человечество.

И начальство довольно —
Не в первый же раз
Предъявлять бездыханное тело им.
Неизменный закон торжествует у нас:
Если Господа нету,
То сделаем.