Дмитрий Быков - Если нет

Представим не крупный, не мелкий,
А средней руки
Купеческий город на стрелке
Реки и Реки.

Пейзаж его строгий и слезный —
Хоть гни, хоть ломай.
Не раз его вырезал Грозный
И выжег Мамай.
Менял он названия дважды —
Туда и сюда,
А климат по-прежнему влажный:
Вода и вода.

Теперь он живет в запустенье,
Что год – то пустей:
Засохшая ветка на стебле
Торговых путей.

Зимою там горы сугробов
И прочих проблем,
И книжная лавка для снобов
В них тонет совсем.

Там много сгоревших строений,
Больших пустырей,
Бессмысленных злобных старений —
Что год, то старей,

От мала, увы, до велика,
Чтоб Бога бесить,
Там два предсказуемых лика
Умеют носить:

Безвыходной кроткой печали
И дикости злой.
Они, как сказал я в начале, —
Поверхностный слой.

Но девушка с местных окраин
С прозрачным лицом,
Чей облик как будто изваян
Античным резцом,

Собой искупает с избытком
Историю всю —
С пристрастьем к пожарам, и пыткам,
И слезным сю-сю.

Красавица, миру на диво, —
Сказал бы поэт,
Который тут прожил тоскливо
Четырнадцать лет.
Все знает она, все умеет,
И кротко глядит,
И в лавке для снобов имеет
Бессрочный кредит.

И все эти взятья Казаней,
Иван и орда,
Недавняя смена названий
Туда и сюда,

Метания спившихся ссыльных,
Дворы и белье —
В каких-то последних усильях
Родили ее.

В каких-то немыслимых корчах,
Грызя кулачки…
Но образ еще не закончен,
Хотя и почти.

Я к ней прибегу паладином,
Я всё ей отдам,
Я жизнь положу к ее длинным
И бледным ногам.

Она меня походя сунет
В чудовищный рот,
Потом прожует меня, плюнет
И дальше пойдет.

На горизонте розовый и серый
Недвижный лайнер, смутный, как рассвет.
Я на него гляжу с тоской и верой,
А может быть, его там вовсе нет.
Таким я вижу розовый и серый,
Морской, рассветный цвет небытия,
В котором всё измерят верной мерой —
По крайней мере в это верю я.
В конце времен – неблизком или близком,
На горизонте дымно-заревом
Пусть василиск возляжет с василиском,
Но агнец перестанет спать со львом.
Не то что кара-кара портит нравы, —
Не ад с котлами – это скучный бред, —
Но просто мы поймем, что были правы.
А если нет —

Что ж, если нет, то снова быть неправым,
Гордиться не победой, а виной
Сочту финалом менее слащавым
И более логичным, чем иной.
Не выправит горбатого могила,
Не ототрет родимое пятно.
Со мною только так всегда и было
И быть должно.

В эпоху византийца Юлиана,
Отступничества долгие года, —
Так просто быть в составе миллиона,
Решившего, что это навсегда!
Пока ликуют псы и скоморохи,
Как знать, что отречение Петра —
Не суть эпохи, а петля эпохи,
И, может быть, последняя петля?
Последнее свидетельство – отступник,
Уловка мирового скорняка.
Так птицы возвращаются на сутки,
Чтоб улететь уже наверняка,
И эти все сегодняшние лажи —
Не сделавшийся явным ход планет,
Не глас народа, не секунда даже.
Но если нет —

Я все равно сказал бы, умирая,
Что лучше так, что это правый суд,
Что ни к чему искать земного рая —
Что значит рай, по крайней мере тут?
Смешно мечтать при гибнущем режиме,
Что лилия взметнется из гнилья.
Сгнием и сгинем. Это заслужили
И вы, и я.

Я знаю мира тайное лекало,
И вся его заржавленная жесть,
Вся плоть его мне чаще намекала
На то, что нет, а не на то, что есть.
Вся радуга павлинья, вся Кампанья,
Вся смертная, цветущая бурда —
Не будет ни суда, ни оправданья.
Но если да —

То эта незаслуженная милость
Как раз и есть основа всех основ,
Которая сквозила или снилась
И плакать заставляла после снов
Над каждою мучительной химерой,
За всем моим бессильем и тоской —
Цвет милосердья, розовый и серый,
Рассвет морской.