Дмитрий Быков - Если нет

В России холодает к началу октября, и вот
что надо помнить о ней:
Чем горше досталось, тем проще отобрать;
чем легче досталось – тем трудней.
Талант не отнимешь, породу не отнимешь,
характер и пятую графу,
А дом или деньги, работа или имидж
вообще отбираются, как тьфу.
Тогда уже не важно, умеешь ты кивать,
ковать или деньги отмывать,
А важно, пустят ли переночевать,
пустят ли переночевать.

Я много трудился бессмысленным трудом
в огромной и холодной стране.
Я вряд ли куплю себе прииск или дом,
но главный мой приз уже при мне.
Я плохо умею кастрюли починять,
получше – страшилки сочинять,
Но меня здесь пустят переночевать,
пустят переночевать.

Сначала, как водится, станут очернять,
позже предложат линчевать,
Но меня здесь пустят переночевать,
пустят переночевать.
Чучелу пора себя переначинять,
надо с чего-то начинать,
И меня здесь пустят переночевать,
пустят переночевать.

Но тем и смущает Россия, отче-мать,
большие, холодные места, —
Что всех без разбору пускает ночевать,
буквально девяносто из ста.
Ее благая весть, врожденная болесть,
привычка поживать-наживать —
Сперва растопчут честь, отнимут всё, что есть,
а после пустят переночевать.
Входишь в избу, в ее копоть и резьбу —
а там нас уже не сосчитать:
Всех пугал и чучел, и всех, кто меня мучил,
пустили переночевать.

Здравствуйте, здравствуйте,
не стесняйтесь, пьянствуйте,
подкиньте березовых дровец.
Мы пучились, мы мучились,
соскучились и ссучились,
и вот где мы сошлись наконец.
Иди сюда, болезный,
башку на чан железный,
ноги под черный табурет,
Такая буря на дворе,
а здесь, внутри, такой амбре —
не знаю, ложиться или нет.
Изба черна, и ночь темна,
и дочь пьяна, и мать честна,
И буря сильна, и печь накалена —
Такая большая, холодная страна,
холодная добрая страна.

В эпоху юности блудливой,
напоминающей запой,
Еще безрогой, но бодливой, отменно зоркой,
но слепой,
Бессильный бог, неумелый гений,
ничей не муж, ничей не зять —
Я ставил выше всех умений
уменье вовремя сказать:
– Отныне всё. Отныне хватит.
Не сомневаясь, не трясясь,
Отныне часа не потратит
моя душа на эту связь.
Здесь никого уже не будит
ни закат, ни рассвет,
Здесь ничего уже не будет
и ничего уже нет.
Не затевай высокой драмы
на общепитовском пиру,
Не жди зияния от ямы,
не путай бездну и дыру.
Пока не бьюсь за каждый день я,
пока я молод и брезглив —
Нет хуже лжи, чем примиренье.
Нет высшей страсти, чем разрыв.
Не разводи садов в пустыне,
с ней труд не сладит никакой,
Не брезгуй средствами простыми —
забыть, забить, махнуть рукой,
Без тени ложного стыда,
не тратя лучших лет,
Иди туда, не знаю куда,
Но не сюда,
Нет,
Нет.

В эпоху зрелости безлюдной,
побитой чуть сединой и ржой,
Среди паскудной, неподсудной,
еще родной, уже чужой,
Среди бессмысленных сомнений —
нельзя вперед, смешно назад, —
Я ставлю выше всех умений
уменье вовремя сказать:
– Отныне всё. Отныне хватит.
Не пополняя стад и стай,
Отныне года не потратит
моя душа на этот край.
Здесь никого уже не судит
ни пророк, ни поэт,
Здесь ничего уже не будет
и ничего уже нет.
Не жди прозрения от зверства
и не спасай чужую жизнь,
Порви канат, развейся, взвейся,
за эту почву не держись,
Своих трудов в нее не вкладывай,
изничтожаться не мешай,
И не гадай, и не загадывай,
и ни о чем не вопрошай,
Иссякшей почвы не возделывай,
не заселяй проклятых мест,
Сменяй на крестик можжевеловый
их золотой могильный крест,
Не обольщайся давним детством,
не повторяй ему «Сезам!»,
Не удивляйся их злодействам,
не умиляйся их слезам,
Не трать последние года
на их прокисший бред,
Иди туда, не знаю куда,
Но не сюда,
Нет,
Нет.

В эпоху старости постылой, скупой
и блеклой, как Кащей,
Такой тупой, такой постыдной, такой
совсем, такой вообще,
Смешной для новых поколений,
как разорившася знать, —
Поставлю выше всех умений
уменье вовремя сказать:
– Отныне всё. Отныне хватит.
Прошла пора ломать комедь.
Кто страсть и родину утратит,
о чем еще тому жалеть?
Нас не сожжет и не остудит
ни вопрос, ни ответ —
Здесь ничего уже не будет
и ничего уже нет.
Здесь все давно пришло в негодность,
ушло в утиль, достигло дна,
И только гордость, только гордость
чего-то стоила одна.
Она одна еще тверда
И как звезда
Горда.
Иди туда, не знаю куда,
И навсегда,
Да,
Да.

Кафе такого типа, такого духа, такого вида,
где скука воняет пронзительней, чем еда,
В котором мог бы сидеть борец-певец
из третьего мира,
в последний миг улизнувший из-под суда.
Он думал сказать там речь,
манифест несогласия, хули-гули,
явить отвагу свою и месть,
Однако друзья из ближайших слуг ему
намекнули, что он действительно
может сесть.
Он даже был бы готов ненадолго сесть,
И даже надолго сесть,
Поскольку тут замешана честь,
Но он подумал, что это такая жесть,
Которой ему не снесть,
И предпочел на рожон не лезть.
Невыносима же мысль, что сейчас еще
можешь туда-обратно,
Куда угодно пойти и сбечь,
А завтра провалишься в бездну, и хуже —
в яму, и непонятно,
Кого зажгла бы такая речь.
Добро бы там еще были люди-дрова,
На них бы действовали слова,
Но там же один кизяк, и если бросить его
в огонь —
Не будет жáра, а только вонь.

И вот он в последний миг забывает связи,
долги, преграды,
Боится найти свои данные в стоп-листе,
Трепещет на спецконтроле, но там,
он чувствует, только рады —
В побеге он им милее, чем на кресте.
Теперь он сидит в кафе, кругом Калифорния,
жаркий Запад,
Ни багажа, ни денег, ни языка,
Посуда из-под фастфуда, мутные стекла,
тепло и запах,
Какие бывают от очень хорошего кизяка.
Свободен от всех угроз, от гражданских поз,
вообще от Бога,
Который раньше за ним присматривал
очень строго,
Но тут отвлекся и перестал, —
И, главное, их таких набирается
очень много,
Им стыдно, уютно, тепло, убого,
Как было в Гурзуфе в кафе «Кристалл».
Вот пара – сбежать хотела и не сбежала,
Рожать хотела и не рожала,
Нашел себя и убрал под спуд,
Торчу в их обществе целый день я,
Вдыхая уют паденья, уют паденья,
Они молчат и едят фастфуд.
Что значит запах фастфуда,
запах фастфуда
И музыка там, где за грош его продают?
Они говорят, что нам не уйти отсюда,
И в этом тоже, страшно сказать, уют.
Уют паденья окутал их, словно дымом,
Ненасытимым, неутомимым,
Деваться некуда, ты устал,
И с Крымом случилось то, что случилось
с Крымом,
Сопротивляться никто не стал,
Закрылось только кафе «Кристалл».
И я там торчу без цели на самом деле,
Надеясь догнать, от какой разборки,
с какой дуэли
Я в прежней жизни сбежал,
разозлив Христа,
В какой любви или роли не состоялся,
Что неизъяснимое постоянство
Приводит меня в такие места.