Роберт Рождественский - Лучшие стихи

Ждал всего…

Но Арктика!

Ты даже

миражами

обманывать

не хочешь никого.

До рассвета семьдесят восемь минут.

На рассвете

ключ заскрипит в замке,

на рассвете в камеру люди войдут

и пролают приказ на чужом языке.

А потом будет десять визжащих дверей,

коридорный сквозняк,

молчаливый конвой.

Будет яма на тесном тюремном дворе

и тяжелое небо

над головой.

Автоматчики тупо шеренгу сомкнут.

До рассвета семьдесят восемь минут.

И сейчас,

на распухшие пальцы дыша,

задыхаясь,

спеша,

обгоняя рассвет,

пишет песню,

последнюю песню,

поэт

чуть заметным обломком карандаша.

Пусть от долгих допросов гудит голова,

пусть больная рука тяжелее свинца…

Но приходят

единственные слова,

как приказ,

как присяга,

как клятва бойца.

Пишет,

пишет поэт…

И кончается ночь.

За стеною глухая команда слышна…

Даже фронт наступающий,

даже страна

не успеют,

не смогут,

не в силах помочь!

Я хочу,

чтоб ко мне его твердость пришла,

чтоб не смел ни минуты растрачивать я,

чтобы каждая песня

такою была,

будто это

последняя песня моя,

будто брезжит уже за окошком рассвет,

а враги ненавидят меня и клянут,

будто жить мне осталось

не семьдесят лет,

а семьдесят восемь

минут.

Приходит врач, на воробья похожий,

и прыгает смешно перед постелью.

И клювиком выстукивает грудь.

И маленькими крылышками машет.

– Ну, как дела? —

чирикает привычно. —

Есть жалобы?.. —

Я отвечаю:

– Есть.

Есть жалобы.

Есть очень много жалоб…

Вот, – говорю, —

не прыгал с парашютом…

Вот, – говорю, —

на лошади не ездил…

По проволоке в цирке не ходил…

Он морщится:

– Да бросьте вы!

Не надо!

Ведь я серьезно…

– Я серьезно тоже.

Послушайте, великолепный доктор:

когда-то в Омске

у большой реки

мальчишка жил,

затравленный войною…

Он так мечтал о небе —

синем-синем!

О невозможно белом парашюте,

качающемся в теплой тишине…

Еще мечтал он

о ночных погонях!

О странном,

древнем ощущенье скачки,

когда подпрыгивает сердце к горлу

и ноги прирастают к стременам!..

Он цирк любил.

И в нем —

не акробатов,

не клоунов,

не львов,

больших и грустных,

а девочку,

шагающую мягко

по воздуху,

спрессованному в нить.

О, как он после представлений клялся:

«Я научусь!

И я пойду за нею!..»

Вы скажете:

«Но это все наивно…»

Да-да, конечно.

Это все наивно.

Мы —

взрослые —

мечтаем по-другому

и о другом…

Мечта приходит к нам

еще неосязаемой,

неясной,

невидимой,

неназванной,

как правнук.

И остается в нас до исполненья.

Или до смерти.

Это все равно.

Мы без мечты немыслимы.

Бессильны.

Но если исполняется она,

за ней – как ослепление —

другая!..

Исполнилось лишь самое начало.

Любовь исполнилась

и крик ребенка.

Исполнились друзья,

дороги,

дали.

Не все дороги

и не все друзья, —

я это понимаю!..

Только где-то

живут мечты —

наивные, смешные, —

с которых мы и начали мечтать.

Они нам в спины смотрят долго-долго —

вдруг обернемся

и «спасибо» скажем.

Рукой взмахнем:

«Счастливо.

Оставайтесь…

Простите за измену.

Мы спешим…»

Но, может, это даже не измена?!

…А доктор

собирает чемоданчик.

Молчит и улыбается по-птичьи.

Уходит.

И уже у самой двери

он тихо говорит:

– А я мечтал…

давно когда-то…

вырастить

овчарку…

А после

подарить погранзаставе…

И не успел… —

Действительно, смешно.

Я по улице иду —

удручен.

В магазинах

нет вопроса:

«Почем?»

На вокзалах

нет вопроса:

«Куда

по планете разбрелись поезда?..»

Этот сон

приснился в пятницу мне

(может, он —

к деньгам,

а может —

к войне).

Я попал на заседание вдруг

Академии

Серьезных

Наук…

Академики —

дотошный народ

(сорок лысин,

восемнадцать бород) —

при параде,

при больших орденах

обсуждают

вопросительный знак.

Рассуждают о загадках его…

Говорят, что он немножко

того…

Не умеет

эпохально звенеть.

Заставляет временами

краснеть…

Не зовет,

не помогает в борьбе…

«Задается» —

значит, мнит о себе.

Если даже и ведет

иногда,

то заводит

неизвестно куда…

Решено:

недопустим компромисс!

Решено, что этот знак —

пессимист.

И записано,

что он отменен,

так как

«нет уже потребности

в нем».

«Восклицательным знакам —

почет!!»

(Вопросительные —

взять на учет.

Разрешить для них

журчание вслух

при наличии

особых

заслуг…)

Телефон «09»

вправе молчать.

(Если нет вопросов —

что отвечать?)

Нет вопросов,

и не слышно гудка…

«Мосгорсправка»

растерялась слегка.

Но потом она опомнилась и

заклеймила

заблужденья свои…

Только сложности возникли опять:

«Как

с вопросами детей

поступать?..»

Просит ректор МГУ разъяснить:

«Что с экзаменами?

Чем заменить?..»

Все супруги

соблюдают престиж.

Ведь не спросишь:

«Почему ты грустишь?..»

И не скажешь:

«Ты сегодня бледна…

Что с тобою?

Может, помощь нужна?..»

Нет возможности

задачник добыть…

Не вздыхает Гамлет:

«Быть

иль не быть?..»

Нет задумавшихся.

Быт упрощен.

В магазинах нет вопроса:

«Почем?»

На вокзалах нет вопроса:

«Куда

непонятные ушли поезда?..»

Нет кроссвордов.

КВН не бурлит.

И не спрашивает врач:

«Что болит?..»

Лишь в кошмарных

появляется снах

отмененный

вопросительный знак.

…А природе

не впервой отставать.

А природе на запреты

плевать!

Вопросительно

глядит сова.

Вопросительно

шуршит трава.

Вопросительна пчела в цветах.

Вопросительны краны в портах.

Вопросительно закручен

ус.

Вопросительно свернулся

уж…

Если даже у змеи

вопрос,

что же делать тем, кто —

в полный

рост?!

Ну, ладно, —

мы

рождаемся.

Переживаем.

Старимся.

Увидимся —