Роберт Рождественский - Семь поэм

Поэма началась в груди,
грудь разорвать грозя.
Теперь её,
как ни крути,
не написать
нельзя.
Я ею бредил по ночам,
берёг её, как жизнь.
Я на руках её качал
и повторял:
- Пишись!
Пишись! -
я требовал,
но мне
ответил ворох строк:
- Постой!
А был ли ты в огне?
Месил ли
пыль дорог?
Встречал ли ты в атаке смерть?
Привык ли ты дерзать?
И так ли знаешь жизнь,
чтоб сметь
о ней другим сказать?.. -

Сердце, а что я знаю?
Ты подскажи мне тихо.
Знаю, что на Алтае
было село Косиха.
Было село -
я знаю -
крошечного значенья...
В речке вода парная
после грозы вечерней...

Сердце,
а что я помню?
Лес голубой стеною.
Помню - уходят кони
через село в ночное.
Помню ещё я:
мама
на руки поднимала...
Сердце,
но это ж мало!
Это же очень мало!
Возле глухой ограды
чуть шелестит отава...
Сердце,
а может, правда,
я не имею права?
Пусть, затихая,
песня
будет на жизнь в обиде -
что расскажу я,
если
так ещё мало
видел.

Если мир перед глазами
был на диво мал...
Мы о нём узнали сами
и из сказок мам.
Нам о нём твердили в школе:
чуть ли не с шести
мы учили,
что такое
дальние пути,
что такое гнев и жалость,
что такое честь...
Мы учились.
Нам казалось:
это
жизнь и есть.
Мы учились,
а вглядеться -
окажусь я неучем,
потому что,
кроме детства,
и сказать-то не о чем.

Вновь иди,
слова ищи
за семью широтами...
Вышли в жизнь товарищи
слишком желторотыми.
Вышли в жизнь романтики,
ум
у книг занявшие,
кроме
математики
сложностей не знавшие.

...Впервые взаправду дорога качала,
впервые мечты повели за собою,
впервые любовь
подсказала начало
поэмы,
которая стала судьбою.
Сквозные вокзалы
и запахи дыма,
гудков паровозных протяжная медь,
слова,
что я говорил любимой,
мне приказали
сметь.

Протянуло солнце нити,
солнце бьёт прохожим в лица.
Я прошу вас:
объясните,
что на улицах творится?
Что же это?
Как же это?
Это я
или не я?
Жмурясь весело от света,
ходят люди пьяные.
Ходят,
очень неумело
землю
пробуя шагами.
Кто-то с крыш просыпал мелочь,
и она звенит о камни,
разбивается на части.
Стены от капели мокнут.
Люди ходят
и от счастья
ничего сказать не могут.
Блещет вымытыми стёклами
мир -
сплошная новизна.
В мире наступила тёплая,
настоящая весна...

А если к весне
прибавить письмо,
а если в письме написать:
«твоя»,
то кто б из вас выдержать это смог?
Не выдержал это
и я.
И вот - вагон!
Летящая тьма.
Бессонная ночь,
перестук колёс.
Полсуток дороги -
и ты сама,
почти задохнувшаяся от слёз,
от майского ветра...
Лентой прямой -
улица.
Площадь.
Обычный дом.
Твой голос:
«Вот здесь я живу...»
И мой:
«Может, к тебе -
потом?..»
Но ты,
подыскивая слова,
шепчешь, что нам всё равно по пути,
что мама обидится,
что сперва
надо сюда
зайти.
И умоляющие глаза:
«Прошу...
Ну, буквально, на полчаса!»

Мою фигуру окинув косо,
откуда-то сбоку выплыла дама.
И я, как сквозь сон, услыхал:
- Знакомься!
Это мама...

И мама, довольную мину сделав,
руку протягивая,
загудела,
что очень приятно,
что очень ждали,
что очень тронуты
и так далее...
И я продолжаю знакомиться с кем-то:
с троюродной тёткой, с каким-то соседом,
с папашей...
А в комнате, как по паркету,
течёт предобеденная беседа...
Беседа велась филигранно тонко.
Беседа текла до предела тонно.
По правилам
самого доброго тона
гостей угощали антоновкой.
Гости брали.
Гости хвалили.
Гости чинно благодарили...

...Спрашивает мама
об одном и том же.
Говорит,
что прямо
я ответить должен.
Требует ответа,
радость излучая:
- Правда,
что поэты
много получают? -
Я молчу вначале,
недоумевая,
и, пожав плечами,
говорю:
- Бывает...
А дальше -
тосты и слова,
понятные немногим.
А дальше -
у стола едва
не подгибались ноги,
картинно лежали колбасные диски,
слезилось весеннее чудо -
редиска,
тугие, пупырчатые огурчики
лежали,
млея,
в зелёной кучке.
А рядом -
по виду неделю не спавший,
водицы болотной тише -
минут через десять
лежал папаша,
изрядненько днём хвативший.
Он мирно похрапывал в такт речам,
а кроме,
несколько раз,
когда тормошили,
«ура»
кричал,
не открывая глаз.
Потом он встал,
поплыл к окну
и, сдержанно икнув,
стал открывать с опаскою
«Советское шампанское».

Мне наливают первому
под трубные громы марша,
и вновь бутылку белого
несёт на стол мамаша.
Глаза утирает платочком
и начинает тут же:
- Мы отдаём вам дочку.
Будьте ей добрым мужем! -
Потом,
толкнув супруга в бок
(чтоб он заплакал тоже),
свои слова итожит:
- Пусть вам поможет бог! -
Бокал мой
почти не бывает пуст...
А папа,
набрав винограда в горсть,
встаёт и пьяно бормочет:
- Пусть
что-нибудь скажет гость.
Назвался груздем -
значит держись...
Я поднимаюсь с места
и предлагаю выпить:
- За жизнь! -
А тётка подсказывает:
- За совместную... -
Перекричать стараюсь зря -
со всех сторон
на все лады
довольная родня
«уря»
вопит
и пьёт
«за молодых».
«Молодые» -
это мы с тобою.
Что ж, родная,
вроде по спектаклю
надо встать с улыбкою тупою,
выпить и раскланяться.
Не так ли?
Если делать всё почти
так,
как в представлении,
надо к маме подойти
под благословение.
Надо под овации,
закусивши кое-как,
нам поцеловаться,
если крикнут:
«Го-о-орька-а!..»

...Довольно!
Ты знаешь,
становится жутко.
Зачем ты не скажешь,
что всё это
шутка?
Чего ж ты сидишь,
улыбаясь устало,
как будто уже
ничего не осталось.

Скажи, что - да!
Что - не права!
Любовь зови на помощь.
Остались в памяти слова,
осталось слово
«помнишь».
Помнишь...
А что ты помнишь?
(Вслушайся хоть немного.)
Помнишь:
снежная полночь.
Медленная дорога.
Холодно.
Кажется даже,
будто около -
полюс...
Город одноэтажный
дремлет в снегу по пояс.
Улицы неживые
сумрачны и тихи.
Помнишь,
тебе впервые
я прочитал стихи?
Снег летел и кружился.
Он тихо садился на ветви,
на застывшую землю,
на зябнущие дома...
Я о ветре читал,
о весеннем,
ликующем ветре,
о звенящих ручьях,
о капелях,
сводящих с ума!
Снег садился и таял,
по капле стекая со щёк.
Я о счастье читал,
и дорога мне сказкой
казалась!
А оно, это счастье,
шло рядом и улыбалось.
И молчало.
И лишь иногда повторяло:
- Ещё. -

Помнишь,
как мы ждали
лета молодого?
Помнишь,
мы мечтали
выбежать из дома?
По ручьям журчащим
зашагают ноги,
заберутся в чащу
хитрые дороги,
там, где лес наполнен
сказками
да байками,
там, где в жаркий полдень
мох как будто байковый,
там, где спят озёра
возле просек мглистых.
Росы,
будто зёрна,
по утрам на листьях.
Смоляные дали.
Сказочное лето...
Помнишь,
как мечтали
мы
об этом?