Эдуард Асадов - Дума о Севастополе

Безусые молодые мальчишки — их подняли по тревоге, построили на плацу и коротко объяснили задачу. А задача была почти непосильной для совсем еще не обстрелянных юных бойцов. И тому, кто неуверен и слаб, разрешили остаться. Но строй не покинул никто. И я отлично представляю, как трудно приходилось ему, начальнику училища, очень ясно сознающему весь трагизм положения, отдавать эту команду: «На плечо и шагом марш!» Слишком неравными выглядели силы в предстоящем бою. С одной стороны, могучий моторизованный кулак, танковые асы, за спиной у которых покоренная Европа, с другой — необстрелянные курсанты, вчерашние школьники, с винтовками и гранатами в руках. Да, они вскинули оружие на плечо и шагнули навстречу врагу в синюю ночь, в жаркий огонь, в свое бессмертие. Почти никто из них не вернулся назад, не увидел вновь материнских глаз, не коснулся губ девушки. Впрочем, такими молодыми были эти ребята, что и девушками-то большинство из них не успели обзавестись.

В печати, по радио, на лекциях мы часто слышим и всуе повторяем самые внушительные числа погибших, раненых и без вести пропавших солдат. От частого повторения числа эти в какой-то степени потускнели и просто примелькались в нашем сознании. А ведь за каждой, буквально за каждой единичкой этих колоссальных чисел живой человек со своей судьбой, надеждами и мечтами. У него билось в груди упругое молодое сердце. Его ждали в семье, и он кого-то любил, в кого-то верил и о ком-то скучал.

Вот и эти подольские курсанты, почти мальчики, в течение нескольких дней ставшие бесстрашными мужчинами ради счастья Родины, закрыли собой Москву и стали легендой, невыплаканными слезами матерей, весенними цветами в подмосковных полях, сухими колонками статистических цифр. Он любил этих мальчишек, написал о них проникновенную книгу, был главным вдохновителем сооружения мемориала в их честь и сделал еще очень много хорошего для того, чтобы память о них не померкла вовек.

Зимними пушистыми вечерами прогуливались мы с ним по хрустящему снежку, и Иван Семенович делился со мной своими думами, планами и рассказывал, рассказывал, рассказывал…

Вернувшись в начале 50-х годов из командировки в одно из восточных государств, где он находился не то в качестве советника, не то военного наблюдателя, Стрельбицкий был принят в Кремле Сталиным. Докладывая о грандиозных событиях, происходивших в этой стране, Иван Семенович чистосердечно рассказал о своих сомнениях по поводу одного известного политического деятеля, некоторые поступки которого находились зачастую в непонятном противоречии с теми высокими словами, которые произносил он по адресу нашей страны.

Помню, как, рассказывая мне все это, Иван Семенович вдруг остановился и воскликнул:

— Конечно, Сталин очень сложный человек. Была у него масса и плюсов и минусов, но в остроте и меткости суждений равных ему поискать… Выслушав меня, он отошел от окна, задумчиво прошелся по кабинету, затем, сощурясь, приподнял руку с трубкой и, усмехнувшись, сказал со своим обычным кавказским акцентом: «Да, я это знаю. В сущности, человек этот очень напоминает редиску. Снаружи он красный, а изнутри — белый».

Иван Семенович Стрельбицкий… Мой фронтовой батька или мой «папа Ваня», как ласково я называл его иногда про себя. Порой же, оставаясь с ним вдвоем, я тоже именовал его так. При этом он улыбался и, растроганно обняв меня, говорил:

— С удовольствием принимаю этот титул. Ты, Эдик, для меня и вправду как сын, даже еще ближе. Потому что у нас с тобой, во-первых, огромное духовное единство, во-вторых, позади много общих фронтовых дорог, ну, а в-третьих, я просто тебя люблю. Тебя и твои стихи…

Зимним вечером я медленно иду по Украинскому бульвару в Москве. Вот тихий заснеженный сквер, за ним набережная Шевченко. Вверху молчаливые тополя и звезды, внизу журчащая, еще не покрытая льдом Москва-река. Я неторопливо шагаю по знакомым местам и вдруг, оторвавшись от воспоминаний, задаю себе вопрос: что было самым главным, самым определяющим в душе и характере Ивана Семеновича? И почти тотчас же отвечаю: огромная честность, беззаветная любовь к родной стране и к людям, мужество и доброта. Его высшей радостью было приносить радость другим: кого-то поддержать, кому-то помочь, где-то восстановить справедливость.

Помню, как счастлив был он 6 марта 1974 года, явившись утром ко мне с пачкой газет. В это утро в «Комсомольской правде» напечатали его большую статью обо мне, которая называлась «Рейс сквозь смерть». И радовался он этой статье, честное же слово, даже больше, чем я.

Везде и всегда, когда бы ни доводилось ему выступать перед слушателями, он горячо и взволнованно говорил о других и почти никогда о себе. Я мог бы вспоминать о нем часами, не уставая и не останавливаясь ни на минуту. Может быть, когда-нибудь я напишу о нем книгу.

А сейчас… А сейчас я тихо иду по вечерней Москве и вспоминаю моего фронтового батьку, генерал-лейтенанта артиллерии Ивана Семеновича Стрельбицкого, человека удивительно красивой и светлой души.

Вечно дорогой и вечно близкий моему сердцу город. Наша дружба состоялась не в бездумный час, не под шорох ласковых волн и не в кущах мирных садов, нет! Родилась наша дружба на поле боя и в тяжкий час. И скреплена эта дружба кровью. А такая дружба тверже самой крепчайшей стали. Такая дружба навечно.

В майские дни, каждые пять лет, к торжественным датам освобождения города, а зачастую и гораздо чаще, я приезжаю сюда. Приезжаю, чтобы вновь шагнуть в свою фронтовую юность, постоять в глубоком и долгом молчании на поле боя, пройтись по улицам города, вдыхая пронизанный тонким ароматом садов и водорослей морской ветер, положить цветы к подножию обелиска Славы 2-й Гвардейской армии на Корабельной стороне, улыбнуться рассветным лучам в Стрелецкой бухте у Херсонеса, а потом возложить цветы и низко склонить голову перед Вечным огнем на Сапун-горе в память о погибших товарищах и друзьях.

Севастопольцы удивительно светлые и чуткие люди, и они свято хранят память о тех, кто сражался за этот город. А больше всего о тех, кто отдал за него свою жизнь. Здесь, на Сапун-горе, находится Музей героической обороны и освобождения Севастополя, где торжественно хранятся простые и вместе с тем бесценные реликвии тех боевых и немеркнущих лет.

Здесь не забыта и моя фронтовая судьба. И я всеми нервами слышу, как методисты-экскурсоводы Нина Ананьевна Неврова и Алла Александровна Носова, ведя по залам группы экскурсантов, говорят:

— А вот этот стенд посвящен одному из освободителей города, бывшему командиру гвардейских минометов, поэту-фронтовику Эдуарду Асадову. Вот его полевая сумка, которая была с ним в тот день, когда он был ранен, фотографии, книги…