Роберт Рождественский - Эхо любви. Стихотворения. Поэмы (сборник)

Джинн был добрым.
Из бутылки вылез,
а бутылку
подарил мальцу…
Стражники царёвы подивились:
мимо них
шагнула тень
к дворцу.
Царь,
румяный, как шашлык по-карски,
глянул на волшебника хитро:
– Ты откуда взялся?
– Я?
Из сказки.
– А сюда зачем?
– Творить
добро.
– Значит, будешь требовать в награду
золотишко,
бархату аршин?
Может, дочку царскую?

– Не надо.
Ничего не надо.
Я же –
джинн.
Царь перекрестился на икону,
скипетром покачивая в такт,
и сказал сурово:
– Нет закону,
чтоб добро творили
просто так!..

Засмеялся джинн.
Подался в город.
И –
покрытый копотью лучин –
он сначала
уничтожил голод,
грамоте мальчишек научил,
лес дремучий вырубил без страха,
запросто остановил чуму…

Люди относились к джинну
странно
и не очень верили ему.
Их одно лишь интересовало:
– Все-таки скажи,
открой секрет…
Сам-то ты
неужто без навара?
– Я же джинн!
– Ну-у, это не ответ!
Не бывает так…
Добро приносишь.
Бедным помогаешь задарма.
Ничего себе взамен
не просишь…
Понимаешь? –
Дураков нема.
Джинн
засеял рожью поле брани.
(Люди ночью
эту рожь
сожгли.)
Рассыпал он истины.
(Не брали.)
Планетарий выстроил.
(Не шли.)
Джинна избегали.
Джинна гнали.
(Дважды
чудом спасся от толпы!)
Дружным хором
джинна проклинали
пасторы,
раввины
и попы.
Хаяли в костелах и в мечетях,
тысячами
шли на одного!..
Джинн бы умер
в тягостных мученьях,
если б
не бессмертие его.
И, устав от мыслей раздраженных,
плюнул джинн
на непонятный мир…
И решил он
разводить крыжовник:
ягоду,
в которой – витамин.
Для себя!..
Над хутором заброшенным,
над последней страстью чудака
плыли –
не плохие, не хорошие –
средние
века.

Будто кто-то ослабил невидимый винтик
и огромный завод –
как проколотый! – вытек.
Из ворот,
нависающих словно плотина,
прет поток,
выливаясь на площадь картинно.
Говорит о футболе,
пивко попивая.
Заполняет автобусы.
Лезет в трамваи…
– Даме тесно?
Берите такси,
если тесно.

18 часов
Потекли управленья.
Текут министерства.
И метро
распахнуло прохладные трюмы…
Возникает задачка про вечные трубы:
«Из одной выливается…
В другую вливается…»

18 часов 30 минут
А Москва
перезванивается.
Договаривается.
В это время левкои
нужней, чем дыханье…
Надеваются мини.
Запахло духами.
Бледный свет телевизоров спорит с закатом.
Шебуршат воробьи в переулке покатом.

18 часов 50 минут
Открывая дежурным
планетные тайны,
в ТАССе
невозмутимо стучат телетайпы.
«Ураган над Карачи…»
«События в Чили…»
Десять строк из Норильска
«Как нам сообщили,
раньше срока
здесь выдана первая тонна…»

19 часов 05 минут
– Одевайся!
Нас ждут.
– Я почти что готова.

19 часов 30 минут
На афише смеется эстрадная панночка.
У афиши застыла влюбленная парочка…
– Вася?
– Да.
– Рискнем?
– Айда!..
20 часов 15 минут
В ресторане –
день рожденья!..
Стол,
поставленный отдельно.
Стол роскошный.
Стол такой:
самого стола не видно! –
яблоки,
салаты,
вина…
Машет
тоненькой рукой
сын известного артиста –
несравненный тамада!
(Непонятно –
кто родился,
где родился
и когда.)
Танцевальный и песенный тонус народа
повышается!..

20 часов 35 минут
В клинике – настежь ворота.
Привезли старика
(прободение язвы).
Что с ним будет,
еще абсолютно не ясно.
Плеск воды.
Моет руки хирург монотонно.

20 часов 50 минут
– Одевайся!
Нас ждут.
– Я почти что готова.
21 час 10 минут
Уезжает человек
в экспедицию.
Провожанья он отверг
(по традиции).
Лучше
собственной тоски
не касаться бы…
Он сейчас возьмет такси
до Казанского.
А потом –
тайга,
мошка,
стылый ветер…
Будет странно,
что Москва
есть на свете.
А в тайге ему плутать
долго ль, коротко…
Жаль:
никто не будет ждать.
Кроме города.

21 час 25 минут
Повинуясь велению пса,
а не долга,
отставник
на прогулку выводит
бульдога.
И бульдог –
непреклонный, как высшая мера, –
на нетрезвых прохожих
взирает
надменно.
Уголки его губ
до асфальта отвисли.

21 час 40 минут
– Ты готова?
Нас ждут.
– Позвони, что мы вышли!

22 часа
Мама
вуз заканчивает.
Папа
дочь укачивает.
«Раз-два– три-четыре -пять –
наша дочка хочет спать.
Уходите все от нас.
Мы хотим не видеть вас».

22 часа 45 минут
По вечерним проспектам –
пустым и огромным –
мчат
газетные матрицы к аэродромам.
На предельной –
от встречного ветра
зверея –
к самолету!
Скорее!
Скорее!
Скорее!!
Лишь витрины проносятся слева и справа.
На машине написано коротко:
«Правда».

23 часа 10 минут
Под абажуром –
четверо.
Накурено.
Расчерчено.
– Восемь пик!
– Угу.
– Вистанёшь?
– Могу.

…Постовой у театра
похож на шамана.
– Ты заметил,
что Клава одета кошмарно?..

Не заметил.
(Час ночи.)
Не заметил.
Напомнишь…
Простонала и сгинула «скорая помощь».
Тем но т а.
Затихающий отзвук судьбы.
Не забыть бы на завтра…
Не забыть бы на завтра…
Не забыть бы на завтра…
Не забы…

Так полыхнуло –
сплеча,
сполна –
над ледяным прудом!..
(Два человека –
он и она –
были виновны в том…)
В доме напротив полночный лифт
взвился до чердака.
Свет был таким,
что мельчайший шрифт
читался наверняка…
Так полыхнуло, так занялось –
весной ли, огнем –
не понять.
И о потомстве подумал лось,
а заяц решил
линять.
Землю пробили усики трав
и посверлили лучи.
То т час,
об этом чуде узнав,
заспешили с юга
грачи.
На лентах сейсмографов
стала видна
нервная полоса…
(Два человека –
он и она –
глядели
друг другу в глаза…)
Реки набухли.
Народ бежал
и жмурился от тепла.
Кто-то кричал:
«Пожар!..
Пожар!..»
А это
любовь была.

Как детство,
ночь обнажена.
Земля становится просторнее…
Моя щека обожжена
пронзительным:
«Скажи мне что-нибудь!..»

«Скажи мне что-нибудь!..
Скажи!
Скорей!
Пусть будут волны –
до неба.
Заполони.
Опустоши.
И все-таки
скажи мне что-нибудь!..

Плати за то,
что целовал,
словами –
вечными, как прошлое…
Зачем
учился ты словам?
Скажи мне
что-нибудь хорошее…
За то, что ты не опроверг
все мужество мое нарочное,
за бабий век,
недлинный век. –
Скажи мне
что-нибудь хорошее…»