Евгений Евтушенко - Не теряйте отчаянья. Новая книга. Стихи 2014–2015 гг.

Это был почти сон, но навек он спасен.
Нам его показал телевизор.
По степи шла одна из солдатских колонн,
безоружна, похожа на вызов.

Что за чувства солдат на опасность вели,
хотя сами того не хотели?
Но знамена в руках, не касаясь земли,
что-то тайное им шелестели.

И под птиц заклинающие голоса
и шагавшие, и часовые
посмотрели друг другу в родные глаза,
но как будто их видят впервые.

Эти парни, прицелы сумев отвести,
не дождавшись вас всех, дипломаты,
преподали вам, как себя надо вести,
заморозив в руках автоматы.

И о чем-то важней всех команд войсковых
под солдатских шагов перестуки,
осторожно застыв на крючках спусковых,
в первый раз призадумались руки.

О история, хоть на мгновенье замри!
И ты замерла. Ты застопорила.
Слава Богу, услышала из-под земли:
«Не стреляйте!» – приказ Севастополя.

Вся политика меньше, чем жизни детей.
Но когда жить сумеем, когда же –
без продажи оружья –
продажи смертей,
чьей-то совести самопродажи?

И услышим ли мы в день прозрения свой
тишину,
слезы счастья не спрятав,
как беззвучный расстрел всех неначатых
войн
из невыстреливших автоматов?!

В судьбе малайзийского самолета
виновен не кто-то отдельный, а что-то.
Оно безымянно везде расползлось –
отчаянье, бедность, изгойство и злость.

Как будто бы разума поврежденье,
народы охватывает «овражденье»,
привыкли все кажущиеся друзья,
что жить без подслушиванья нельзя.

Так повелось, что других среди паники
вечно винят притворные паиньки.
Есть человеческих жизней утраты?
Паинек нет. Все во всем виноваты.

Пушкин, Шевченко с Уитменом вместе
нас призывают к братству и чести,
тень непрощающая Толстого,
невсепрощающая – Христова.
Ведь не была бы душа и Христа
при всепрощенчестве так чиста!

А во Вьетнаме разбомбленный Будда
от самолетного каждого гуда
вздрагивает и смотрит оттуда,
где изо лжи выползает война.
Он-то уж знает, что значит она.

Хватит друг в друга пальцами тыкать,
минам – в планете истыканной тикать.
Все-таки мы не в Средневековье.
И останавливание крови
нужно немедля, но не сгоряча
и от политика, и от врача.

Задумайтесь, Кремль с Вашингтоном
и Принстоном,
о шаре земном, нам до боли единственном,
А вдруг и его «овражденье» собьет,
как этот оплакиваемый самолет?

Но некому будет оплакать его,
поскольку вокруг никого, ничего.
И плачу я, ваш неназваный брат.
Простите за это. И я виноват.

Кусками схоронена я.
Я – Прохорова Людмила.
Из трех автоматов струя
меня рассекла, разломила.

Сначала меня он подшиб,
наверно, нечаянно, что ли,
с пьянчугами в масках их джип,
да так, что я взвыла от боли.

Потом они, как сгоряча,
хотя и расчетливы были,
назад крутанув, гогоча,
меня хладнокровно добили.

Машина их вроде была
без опознавательных знаков,
и, может, я не поняла,
но каждый был так одинаков.

Лицо мне замазав золой,
накрыли какою-то рванью,
и, может, был умысел злой
лишь только в самом добиваньи.

Конечно, на то и война,
что столько в ней все же оплошно,
но мудрость немногим дана,
чтоб не убивать не нарочно.

Я все-таки медсестра
с детишками в интернате,
но стольких из них не спасла –
СПИД въелся в их каждую матерь.

За что убивают детей
родительские болезни –
дарители стольких смертей,
когда они в тельца их влезли?

А что же такое война,
как не эпидемия тоже?
Со знаками смерти она
у шара земного по коже.

За что убивают людей
от зависти или от злобы –
как влезшие тайно микробы,
ведь каждый из нас не злодей.

Что больше – «за что?» или «кто?».
Всех надо найти – кто убийцы
двух Кеннеди, надо добиться,
чтоб вскрылись все «кто?» и «за что?».

Я, в общем-то, немолода.
мне было уж тридцать четыре.
В любви не везло мне всегда
и вдруг повезло в этом мире.

Нашла сразу столько детей,
как будто родив их всех сразу,
в семье обретенной своей,
взрастила их новую расу.

В ней Кремль дому Белому друг,
и сдерживают свой норов,
и нету националюг,
гулагов и голодоморов.

А смирной OK’еевки
из нашей Макеевки
не выйдет. Не взять на испуг.

И здесь в гарри-поттерском сне
любая девчушка и мальчик
в подарок придумали мне
украинско-русское «Мамчик!».

Над Эльбой солдатский костер
пора разводить, ветераны.
В правительства – медсестер
пускай приглашают все страны.

Война – это мнимый доход.
Жизнь – высшая ценность святая
и станций Зима, и Дакот,
Макеевки и Китая.

Политики – дети любви,
про это забывшие дети.
Политика, останови
все войны в нам данном столетьи!

Что мертвым – молчать да молчать?
Не хочет никто быть забытым.
Но дайте хоть нам домечтать,
ни за што ни про што убитым!

Низачтошеньки, никогдашеньки
не забуду я никогда
третьеклассницы Рютиной Дашеньки,
самой первой сказавшей мне «Да».
Я спросил не по имени-отчеству,
а совсем по-простецки:
«Даш,
силы нету, как есть мне хочется…
Ты чего-нибудь мне не дашь?!»
«Да…» – она засмеялась, ответствуя,
протянув, чтоб кусать на двоих
угощение великосветское,
так что зубы сломал я, –
жмых.
У кого была в жизни вишенка
с твердой косточкою любви.
У меня была Дашина жмышинка –
так стихи начинались мои…

Золота была косынька,
заплетуща така,
словно солнца полосынька, –
ни седа волоска.
Стала пнем бывша сосенка,
а была высока.
Вновь не вырастет косынька
из седа волоска.

В истории бессвязность мнима.
Когда ее перелистнешь,
есть множество падений Рима
и вавилонских башен тож.

Пизанской башней будь. Порадуй
тем, что вот-вот, вот-вот, вот-вот,
но все же главное – не падай,
вдруг интерес к тебе падет.