Вероника Долина - Цветной бульвар

Тогда вот так… я в Лейпциге была.
Как водится, я людям песни пела.
Ко времени едва-едва успела,
Прихрамывая, по перрону шла.

И вот, когда почти окончен кросс,
Я из иных времен встречаю фото:
Старинный черный тяжкий паровоз.
Угрюмый, но готовый для полета.

…В рабочем виде, дремлет на пути.
И сверху ящик с угольком
Искрится.
Вот-вот, пожалуй, может отойти,
Едва огонь, где надо – загорится.

Устало осмотрела уголок.
И вижу – камень и резьбу на камне.
И сверху так насыпан уголек…
И тут, боюсь, не хватит языка мне.

Я вижу ясно слово «Терезин».
И на вокзале, чистом и прозрачном —
Тот самый ветерок меня пронзил.
Окутал темным облаком барачным.

…Такое то барокко, мил-друзья,
Я в Лейпциге видала. Что ж, погуглим?..
Оно там есть. Бесшумно, не грозя —
Стоит и спит, заправленное углем.

Какой мы замок тут видали!
Мы в воду камушки кидали,
А он стоял на берегу —
Хорошенький до не могу…

Нафабрен и наштукатурен,
Весь отшлифован, окультурен…
Мостов и лестниц кутерьма,
И потаенная тюрьма…

…И тут же анекдот немецкий:
Вот тут-то офицер советский
Однажды ванну принимал…
Ну ванна-то – не криминал?..

Но так, похоже, веселился —
Что вниз насквозь и провалился,
На предыдущий, что ль, этаж…
Для замка – высший пилотаж.

И эту дикость на привале —
Еще впечатали в скрижали,
Чтоб каждый местный тут турист —
Попомнил, как наш брат игрист…

А в замке тот же самый климат…
И камни смертушки не имут.
Все те же камни, черт возьми.
А отшлифованы людьми.

Мне был бассейн термальный дан.
Таких бы нашим городам,
Немытым, непротертым,
Еще живым – но мертвым.
Германия – Восточная.
Задание – неточное.
И все мое сознание
Какое-то проточное…
Я задремала, мезами…
Меж нами, тонкими людьми,
Я тут дремлю открыто.
Простите уж пиита…

Вращайся же, мой скромный диск.
Не возвращайся, Отто Дикс,
В родимые поселки,
Где темень и осколки.

Ты был тут главный генерал.
Ты и остался – минерал,
Из здешних аметистов.
И нежен, и неистов.

Уехал, не отдал редут…
А вот меня в театр ведут —
Чего-то из балета…
Саксония и лето.

…Смотрю, как мой ровесник, полный сил —
Восходит в небо – как и попросил.
Как дедушка Глазков…
Как Леонардо…
Как прочие небесные тела —
Кому земная жизнь тесна была,
Художники иного авангарда…

Смотрю в слезах.
Но, как ни обнимай
…Того, кто переходит месяц май —
Не все пройдут вторую половину.
Не с каждого снимается вина.
И пальцу больно от веретена —
А замок спит. И переждет лавину.

Смотрю в окно – там полтора часа
Идет одно кино, где небеса —
Как пастбища нестриженых баранов.

Повсюду замки. Стены снесены.
И сбрызнуты луга, и зелены.
…Все спасены. Взлетает
Балабанов.

Вот любопытно.
Вот же ведь Москва.
И солнечно, и тополь, и трава.
Но уезжала – месяц как отсюда…
И щиколотка ныла,
Тихий факт.
Нога с ногою даже шла не в такт.
И, как всегда, в пути случилось чудо.

И перестала щиколотка ныть.
…И я могла ходить, летать и плыть.
С десяток городов – как на пуантах.
Играла на кифаре, как Гомер.
В музеях проводила свой замер.
И не желала знать о дилетантах.

Поскольку я-то профи, старый вепрь,
Которому любой не страшен ветр,
И грозы, и дожди, и континенты.
И щиколотка, что была в Москве,
Ни разу не мелькнула в голове —
Хотя бывали разные моменты.

Короче – все, молчала, день и ночь.
И я о ней забыла – дескать, прочь
Пошли, мои артрозы. Я об этом.
А щиколотка, темная душа,
Хотя и отсиделась, не дыша,
В Москве очнулась.
…Родина, с приветом!

Сегодня удивительно черно.
Темно ночное мирное окно.
И пух тяжелый не летит уже
На этом, на четвертом этаже.

Детей моих невидимый патруль.
Людей моих неведомый пароль.
Дверей моих сломавшийся замок.
…одни стихи приходят
под шумок.

Не увидела моя мама
Золотистого Амстердама.
Не успела. А как хотела…
Так хотела – мечтала прямо.

А была моя милая мама —
Самая настоящая дама,
Для которой все продавщицы
И раскладывали вещицы,

И разглаживали любовно,
Щебеча, как есть, поголовно.
А моя античная мама
Шла, несла себя – только прямо.

Папа мой и летал пониже,
И мечтал-то лишь о Париже.
Но Москва пустить не хотела,
Пока мама не улетела.

Улетела мама на небо —
И взять билеты бы, что ли, мне бы…
Погулять с отцом – не счастливо,
Но хотя бы – не сиротливо.

А не так, как было на деле.
А на деле – не углядели.

Я пишу это много позже.
На отца похожа, похоже.
Я сама себя укротила,
Но Москве моей не простила.

А чего я ей не простила?
Что родителей упустила.

Мой ангел.
Мы, пожалуй, торжество
Сегодня не устроим, как бывало.
А прежде, как бы время ни черство, —
Я детский день рожденья затевала.

Домашнее едва ли не кино.
Живые театральные картины.
Хотя сама заметила давно:
Все, кроме взрослых, там
Невозмутимы…

Из «Праги» было «Птичье молоко».
Из «Будапешта» – безотказный «Зденко».
Недорого все было и легко.
И никакого горького оттенка.

Мой ангел. Все. Иные времена.
Старик Макдоналдс что-то отодвинул…
Пирушек вроде стало до хрена.
Но что-то же он выгнал… или вынул…

Теперь у нас в Москве – не прежний дух.
Тебе, мой ангел, не четыре года —
Когда кругом летает светлый пух,
А мы идем в Макдоналдс,
Там – свобода!

Прости, мой милый, маме простоту.
И папе тоже. И сестру, и брата.
И бабушкину вспомни красоту.
Такие были девочки с Арбата.

На даче были, господи прости…
На даче хорошо. Кусты и птицы.
Возьми себя за шкирку, укроти.
Побудь щенком крота, его кротицы.

Включаем электричество и газ.
Чуть морщась, подметем помет мышиный.
Руины? Нет, мы не опустим глаз.
Не побежим сейчас же за машиной.

Все наклонилось. Тяжесть лопухов,
Укромные орешники да елки.
Едва отыщешь музыку стихов —
Как старые журналы спрыгнут с полки.