Андрей Дементьев - Стихотворения

Сон сменяется досугом.
Старый друг прогулки ждет.
Сколько можно вспомнить с другом
От ворот и до ворот!

Обеспеченная старость,
Уходящие года.
Жизнь ушла иль потерялась —
Не заметила, когда.

Я не знаю, как случилось,
Что при сыне при родном
Я сдана на чью-то милость
В этот тихий, добрый дом.

И, когда он приезжает
Навестить родную мать,
Я молчу и, как чужая,
Всё не знаю, что сказать.

Но от мыслей непосильных
Вновь меня бросает в жар.
И подумалось о сыне:
«Лучше б он не приезжал…»

Обеспеченная старость,
Уходящие года.
Сколько их еще осталось,
Без забот и без труда?

А бессонница случится —
От тоски иль от обид, —
Вновь былое, словно птица,
На подушку прилетит.

Потому-то всё тоскливей
От внимания чужих.
И в душе бушует ливень
Непролитых слез моих.

Отлюбилось, отмечталось.
Снова день в душе угас.
Обеспеченная старость,
Обеспечь забвеньем нас!

Весенний рябиновый запах
Тревожит мне душу порой.
Хотел бы попасть я в твой замок,
Да сердце забыло пароль.

Запретная зона обиды
Наш мир поделила опять.
Уж лучше короткая битва,
Чем снова в осаде стоять.

Это правда:
Чтобы долго жить,
Надо чаще видеться с друзьями.
Я всё продолжаю мельтешить
Встречами, поступками, стихами.

Но однажды брошу все дела,
Сяду в самолет Аэрофлота…

Друг не ждал —
Душа его ждала,
Веря в неожиданность полета.

Так же побросав свои дела,
Соберутся милые мне люди.
Около веселого стола
Мы о дружбе говорить не будем.

Только память станет ворошить
Те слова, когда вернусь до дому.
Не затем,
Чтоб после долго жить, —
Просто жить не стоит по-иному.

Особенно тоскливы вечера,
Когда ты в доме у себя, как пленница.
Сегодня так же пусто, как вчера.
И завтра вряд ли что-нибудь изменится.

И это одиночество твое
Не временем бы мерить, а бессонницей.
То книги, то вязанье, то шитье.
А жизнь пройдет – и ничего не вспомнится.

И все-таки однажды он придет.
И сбудутся надежды и пророчества.
Твои он губы в темноте найдет.
И шепотом прогонит одиночество.

Мы с ним случайно повстречались
В ташкентском аэропорту,
Когда, погодой опечалясь,
Чай смаковали поутру.

Он был находчив в разговоре,
И откровенен, и умен —
Узбек по имени Григорий
(В краю, где нет таких имен.)

И я спросил его об этом,
Откуда имя, мол, у вас?
Он помрачнел и мне поведал
Свой удивительный рассказ.

– Меня отец назвал Сайяром,
По всем законам старины
Узбекским именем, с которым
Я жил с рожденья до войны.

А Гриша – это имя друга.
То имя горестной вины…
Я с ней прошел четыре круга,
Четыре года той войны.

У стен столицы утром ранним
В огне начавшихся атак
Я был контужен, Гриша ранен.
Стрелок убит… И замер танк.

Пробитый чуть ли не навылет,
Он мог могилой стать для нас.
Каким-то чудом Гриша вылез,
Меня извлек и жизнь мне спас.

А сам погиб…
Сквозь боль и ярость
Я клятву дал тогда ему,
Что если только жив останусь,
То имя Гришино возьму.

Чтоб долго жил он вместе с нами
На доброй родине моей.
Чтобы о нем не гасла память
В глазах узбекских матерей.

Когда в Москву я приезжаю,
Я к другу верному спешу:
Могилу в поле навещаю,
К стене кремлевской прихожу.

И вновь рассказываю Грише,
Как мы живем в родном краю.
И все мне кажется – он слышит
И речь мою, и боль мою.

Узбек умолк, как после песни,
В которой все слова горьки.
– Он был земляк ваш —
С Красной Пресни.
И мы навек с ним земляки.

Даже если ты уйдешь,
Если ты меня покинешь, —
Не поверю в эту ложь,
Как весною в белый иней.

Даже если ты уйдешь,
Если ты меня покинешь, —
О тебе напомнит дождь,
Летний дождь и сумрак синий.

Потому что под дождем
Мы, счастливые, ходили.
И гремел над нами гром,
Лужи ноги холодили.

Даже если ты уйдешь,
Если ты меня покинешь, —
Прокляну тебя… И всё ж
Ты останешься богиней.

Ты останешься во мне,
Как икона в Божьем храме.
Словно фреска на стене,
Будто розы алой пламя.

И, пока я не умру,
Буду я тебе молиться —
По ночам и поутру, —
Чтоб хоть раз тебе присниться.

Чтоб проснулась ты в слезах
И, как прежде, улыбнулась…
Но не будет знать мой прах,
Что любимая вернулась.

Я иногда спохватываюсь вдруг:
Уходят годы – сделано так мало!
А жизнь меня и била, и ласкала.
Но оглянуться вечно недосуг.

И суета – как океан за бо́ртом…
У каждого из нас такой режим,
Что мы сперва принадлежим заботам,
А уж потом себе принадлежим.

И как бы ни сложилась жизнь вначале,
И что б ни ожидало нас потом, —
Благословляю все ее печали,
Рассвет и вечер за моим окном.

Не каждый этот вирус одолел.
И, заболев, мы прячем взгляд стыдливо.
Седой солдат, что был в атаках смел,
Пасует перед лестью подхалима.

Боюсь, и в нас коварный вирус дремлет…
И только совесть – наш иммунитет.
А может, в чем-то виновато время,
Простуженное сквозняками бед?

И где Пастер, что вновь придет, неистов?
И позабыв о горестях своих,
Необратимый вирус подхалимства
Привьет себе, чтобы убить в других.

Изба смотрела на закат,
Дыша озерной сыростью.
Здесь жил великий мой собрат,
Волшебник Божьей милостью.

Он околдовывал зарю,
Купавшуюся в озере.
Он ей шептал:
– Я повторю
Твое виденье в образе…

Но, чьим-то именем томим,
Не помнил об обещанном,
Заря, обманутая им,
Бледнела, словно женщина.

И погружался мир во тьму.
И сквозь его видения
Являлась женщина ему.
А может, только тень ее.

Не говорила, не звала,
Лишь грустно улыбалась.
Наверно, Музою была
И потому являлась.