Нина Щербак - Поэтессы Серебряного века (сборник)

И рассыпается волна.

Не может сердце жить изменой,

Измены нет: любовь – одна.

Мы негодуем иль играем,

Иль лжем – но в сердце тишина.

Мы никогда не изменяем:

Душа одна – любовь одна.

Однообразно и пустынно,

Однообразием сильна,

Проходит жизнь… И в жизни длинной

Любовь одна, всегда одна.

Лишь в неизменном – бесконечность,

Лишь в постоянном – глубина.

И дальше путь, и ближе вечность,

И всё ясней: любовь одна.

Любви мы платим нашей кровью,

Но верная душа – верна,

И любим мы одной любовью…

Любовь одна, как смерть одна.

Изнемогаю от усталости,

Душа изранена, в крови…

Ужели нет над нами жалости,

Ужель над нами нет любви?

Мы исполняем волю строгую,

Как тени, тихо, без следа,

Неумолимою дорогою

Идем – неведомо куда.

И ноша жизни, ноша крестная.

Чем далее, тем тяжелей…

И ждет кончина неизвестная

У вечно запертых дверей.

Без ропота, без удивления

Мы делаем, что хочет Бог.

Он создал нас без вдохновения

И полюбить, создав, не мог.

Мы падаем, толпа бессильная,

Бессильно веря в чудеса,

А сверху, как плита могильная,

Слепые давят небеса.

Сердце исполнено счастьем желанья,

Счастьем возможности и ожиданья, —

Но и трепещет оно и боится,

Что ожидание – может свершиться…

Полностью жизни принять мы не смеем,

Тяжести счастья поднять не умеем,

Звуков хотим, – но созвучий боимся,

Праздным желаньем пределов томимся,

Вечно их любим, вечно страдая, —

И умираем, не достигая…

Не страшно мне прикосновенье стали

И острота и холод лезвия.

Но слишком тупо кольца жизни сжали

И, медленные, душат как змея.

Но пусть развеются мои печали,

Им не открою больше сердца я…

Они далекими отныне стали,

Как ты, любовь ненужная моя!

Пусть душит жизнь, но мне не душно.

Достигнута последняя ступень.

И, если смерть придет, за ней послушно

Пойду в ее безгорестную тень: —

Так осенью, светло и равнодушно,

На бледном небе умирает день.

Мне мило отвлеченное:

Им жизнь я создаю…

Я всё уединенное,

Неявное люблю.

Я – раб моих таинственных,

Необычайных снов…

Но для речей единственных

Не знаю здешних слов…

Две нити вместе свиты,

Концы обнажены.

То «да» и «нет» не слиты,

Не слиты – сплетены.

Их темное сплетенье

И тесно, и мертво,

Но ждет их воскресенье,

И ждут они его.

Концов концы коснутся —

Другие «да» и «нет»

И «да» и «нет» проснутся,

Сплетенные сольются,

И смерть их будет – Свет.

Я в тесной келье – в этом мире

И келья тесная низка.

А в четырех углах – четыре

Неутомимых паука.

Они ловки, жирны и грязны,

И всё плетут, плетут, плетут…

И страшен их однообразный

Непрерывающийся труд.

Они четыре паутины

В одну, огромную, сплели.

Гляжу – шевелятся их спины

В зловонно-сумрачной пыли.

Мои глаза – под паутиной.

Она сера, мягка, липка.

И рады радостью звериной

Четыре толстых паука.

На лунном небе чернеют ветки…

Внизу чуть слышно шуршит поток.

А я качаюсь в воздушной сетке,

Земле и небу равно далек.

Внизу – страданье, вверху – забавы.

И боль, и радость – мне тяжелы.

Как дети, тучки тонки, кудрявы…

Как звери, люди жалки и злы.

Людей мне жалко, детей мне стыдно,

Здесь – не поверят, там – не поймут.

Внизу мне горько, вверху – обидно…

И вот я в сетке – ни там, ни тут.

Живите, люди! Играйте, детки!

На всё, качаясь, твержу я «нет»…

Одно мне страшно: качаясь в сетке,

Как встречу теплый, земной рассвет?

А пар рассветный, живой и редкий,

Внизу рождаясь, встает, встает…

Ужель до солнца останусь в сетке?

Я знаю, солнце – меня сожжет.

Освещена последняя сосна.

Под нею темный кряж пушится.

Сейчас погаснет и она.

День конченый – не повторится.

День кончился. Что было в нем?

Не знаю, пролетел, как птица.

Он был обыкновенным днем,

А все-таки – не повторится.

Ни воли, ни умелости,

Друзья мне – как враги…

Моей безмерной смелости,

Господь, о помоги!

Ни ясности, ни знания,

Ни силы быть с людьми…

Господь, мои желания,

Желания прими!

Ни твердости, ни нежности…

Ни бодрости в пути…

Господь, мои мятежности

И дерзость освяти!

Я в слабости, я в тленности

Стою перед Тобой.

Во всей несовершенности

Прими меня, укрой.

Не дам Тебе смирения, —

Оно – удел рабов, —

Не жду я всепрощения,

Забвения грехов,

Я верю – в Оправдание…

Люби меня, зови!

Сожги мое страдание

В огне Твоей Любви!

Опять он падает, чудесно молчаливый,

Легко колеблется и опускается…

Как сердцу сладостен полет его счастливый!

Несуществующий, он вновь рождается…

Всё тот же, вновь пришел, неведомо откуда,

В нем холода соблазны, в нем забвенье…

Я жду его всегда, как жду от Бога чуда,

И странное с ним знаю единенье.

Пускай уйдет опять – но не страшна утрата.

Мне радостен его отход таинственный.

Я вечно буду ждать его безмолвного возврата,

Тебя, о ласковый, тебя, единственный.

Он тихо падает, и медленный и властный…

Безмерно счастлив я его победою…

Из всех чудес земли тебя, о снег прекрасный,

Тебя люблю… За что люблю – не ведаю.

Печали есть повсюду…

Мне надоели жалобы;

Стихов слагать не буду…

О, мне иное жало бы!

Пчелиного больнее,

Змеиного колючее…

Чтоб ранило вернее, —

И холодило, жгучее.

Не яд, не смерть в нем будет;

Но, с лаской утаенною,

Оно, впиваясь, – будит,

Лишь будит душу сонную.

Чтобы душа дрожала

От счастия бессловного…

Хочу – святого жала,

Божественно-любовного.

Стоны,

Стоны,

Истомные,

Бездонные,

Долгие звоны

Похоронные,

Стоны,

Стоны…

Жалобы,

Жалобы на Отца…

Жалость язвящая, жаркая,

Жажда конца,

Жалобы,

Жалобы…

Узел туже, туже,

Путь всё круче, круче,

Всё уже, уже, уже,

Угрюмей тучи,

Ужас душу рушит,

Узел душит,

Узел туже, туже, туже…

Господи, Господи, – нет!

Вещее сердце верит!

Боже мой, нет!

Мы под крылами Твоими.

Ужас. И стоны. И тьма… а над ними

Твой немеркнущий Свет.

Совсем не плох и спуск с горы: