Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II

Теперь скупее речь моя глухая:
Я жду, вот-вот проглянет синева,
И в первый раз взлетят, не умирая,
Как птицы, — озаренные слова.

Он говорил: «Учись бесстрастью,
И слух и зренье умертви,
Не доверяй земному счастью
И человеческой любви.
Добро и зло неотделимы
И неразлучны — ночь и день —
Ведь даже смерть — лишь призрак дыма,
Гонимая ветрами тень.
Свободы нет и нет смиренья, —
Чего бы ни коснулся ты,
От первого прикосновенья
Растают зыбкие черты».

Он говорил. Горела тускло
Суровых глаз голубизна, —
Так дремлет ночь в пространстве узком
Полуприкрытого окна.
И были точные движенья
Его пергаментной руки
Полны холодного томленья
И утомительной тоски.

Он говорил: «Земной природы
Я темные слова постиг,
Я вчитывался годы, годы
В страницы первобытных книг.
Весь мир лежит, как мертвый камень.
Он мохом и травой оброс.
Давно потух прекрасный пламень
Его невыплаканных слез.
На дне угрюмых океанов,
Меж стен зеленых ледников,
В тени гранитных великанов
И в завывании ветров
Я правды не нашел. Все ложно,
Во всем давно душа мертва,
Все беспощадно, все ничтожно,
И слова нет, а есть слова».

Он говорил. Не умолкая,
Текла мучительная речь.
Металась мошкара ночная
Вокруг огня усталых свеч.
Слепого ветра дуновенье
Покачивало огоньки,
И на стене, как привиденье,
Взлетала тень его руки.

Он говорил: «Высоким словом
Сердца людские не прожечь:
Для них понятнее оковы
И палача спокойный меч.
Для них свобода — преступленье,
Для них спасение — острог,
Их рабское воображенье
Для них спокойствия залог.
Покинул я земные веси
И торжища, и города,
Забыл я звуки бедных песен,
Детей упорного труда.
Вдали безрадостного шума
И торопливой суеты
Я обратил мой ум угрюмый
К сиянью Божьей высоты.
И, усмиряя дух железный,
Я в тайны грозные проник:
Не человеческий, а звездный
Во мгле я изучил язык.
Мне стали внятны звуки рая,
Огни ликующих светил,
Мой слух расширенный лаская,
Меня певучий луч пронзил.
Земная отошла тревога,
И в блеске огненных зарниц
Перед пустым престолом Бога
Душа моя простерлась ниц.
И с глаз упал туман желанный,
Во мгле растаяло тепло,
Как будто демон бездыханный
Раскрыл холодное крыло.
И понял я, что рок бесцелен,
Что смертен даже райский свет,
Что как бы ни был беспределен
Огромный мир, — в нем правды нет».

Он замолчал, и беспощадно,
Невыразимо жестока,
Легла, как тень, на мир громадный
Его холодная рука.

И вдруг мучительно и тонко,
Как сквозь тяжелый полог сна,
Раздался слабый плач ребенка,
И раскололась тишина.
И вновь из хаоса и праха
Возникла бедная юдоль.
Я понял — для любви не плаха,
А щит — мучительная боль.
Душа расплавлена страданьем,
И целый мир в слезе одной
Горит немеркнущим сияньем,
Божественною глубиной.

…Снега, снега. С огромной далью
Огромный слился небосвод.
Покрытые зеленой сталью,
Уснули струи мертвых вод.
Горбатые застыли льдины.
Уступы исполинских скал
Суровый ветер обыскал
И взгромоздил — вверху — лавины.
Один неосторожный звук,
Родившийся из ниоткуда —
И вот снегов тяжелых груда
Дрожит и рушится, и вдруг,
Подобно вихрю, возникает
Взметенный к небу белый прах,
И человека обнимает,
Как брата брат, — бессильный страх.

Касаясь поверхности моря,
Рождает невидимый луч
В певучем небесном просторе
Громады лиловые туч.

Их ветер качает и носит,
Пока в полумраке ночном
Их холод смертельный не сбросит
В родную стихию — дождем.

Вот к первоначальным истокам
Строка за строкою летит,
И облако в небе высоком
Последнею песней звенит.

На камнях разостланы сети.
Их после работы ночной
Ласкает лазоревый ветер
Прозрачной и теплой рукой.

Они волочилися по дну,
Сжимали широкий изгиб,
Ловили в пустыне подводной
Легко ускользающих рыб.

О Боже, из дальнего неба
Закинь утомленную сеть —
Я сам в твой разорванный невод,
Я сам приплыву — умереть.

В просторе, над бездной морскою,
Где берег песчаный далек,
Волна повстречалась с волною
И белый родился цветок.

Но вот, утомившись игрою,
В подарок далекой земле
Уносит волна за волною
Цветок, просиявший во мгле.

Душа надышалась простором,
И волны в назначенный срок,
Как пену, рожденную морем,
Выносят ее на песок.

Большим полнолунным отливом
Открыт темно-рыжий утес.
Струятся по слипшейся гриве
Соленые капельки слез.

Он видит, свидетель случайный
Друг другу враждебных миров,
Подводные темные тайны
И дым голубых облаков.

Я знаю, высокие волны
Сомкнуться опять надо мной,
И снова, безмолвием полный,
Наступит подводный покой.

Сухие, колючие травы
Зарылись в горючий песок.
Качает их ветер шершавый
И сушит густеющий сок.

И, жаждой смертельною полны,
Засохшие стебли глядят
На дальние, нежные волны,
На тающий в море закат.

От жизни душа оскудела,
Все гуще тяжелая кровь,
И молча холодное тело
Глядит на земную любовь.

Все ярче закатное знамя,
И яростнее небеса,
И в море, как рыжее пламя,
Рыбачьи горят паруса.

Но солнце уснет в океане,
Пылающий день догорит,
Зажжется на черном кургане
Усеянный звездами щит.

По морю людского молчанья,
Как тени слепых парусов,
Полны неземного страданья,
Проносятся призраки слов.

В лесу пронзительней и чище осень,
Отчетливей и выше тишина.
Вдоль просеки, на корни рыжих сосен
Холодная ложится седина.

Чуть тронешь нежные кристаллы,
Как их уж нет, и влажный ловит взор
Несмятых мхов зеленые кораллы
И рыжих листьев спутанный узор.

На острие иглы, как жидкий пламень,
Плененная сияет высота:
Живой росы темно-зеленый камень
Над чашечкой засохшего листа.