Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II

Нет, дело не в том, что у каждой дороги
Бывает конец, что на круглой земле
Чередуются радость с тоской и тревогой,
Что посеянный гибнет от засухи хлеб:

Все горе — в трусливой идее бессмертья,
Поскольку бессмертья ты просишь себе.
В этом грубом стремлении — жестокосердье,
Непризнание жизни — и счастья и бед.

Ты станешь бессмертным, а все, что ты любишь,
Что трогал руками и трогал душой —
И земля, и мученье, и милые губы,
Все, что было вокруг и что стало тобой, —

Истлеет, исчезнет, растает бесследно,
И ты, в первобытной своей наготе,
Только темную, первоначальную бедность
Сохранишь — для кого и зачем? — в пустоте.

С тревогой, радостью и нежностью
Взгляни в глаза ребенка. Он
Своею первобытной свежестью
Еще как будто ослеплен.

Еще совсем недавно видел он
Мир перевернутым, таким,
Что ни с какой земной обителью
Тот мир не может быть сравним,

Мир, где порхают только гласные,
Где жадный ротик едока
Хватает радостно и ласково
Тугую ягодку соска,

И где в его страну постельную,
Туда, где жизнь его жива,
Пушинками надколыбельными
Слетают белые слова.

Тот, кто запомнит эту музыку,
Ушедшую далёко-далек о ,
Пройдет когда-нибудь сквозь узкое
Стихов игольное ушко.

Когда последний облачный дракон
Поднялся с ложа, камни изголовья
И северный, покрытый снегом склон
Он оросил своей густою кровью.

И выросли из снега и камней
Малиновые перья, чешуею
Покрылся красный снег, фонтан огней
Взлетел изнемогающей струею.

Драконье тело, скрытое в тени,
Распалось и покрылось синей пылью,
А в небе, как большие головни,
Сгорели перепончатые крылья.

Пастух стоял, на посох опершись,
У ног его лежали две овчарки,
И думал он о том, что вогнутая высь
Красна, что солнце слишком ярко,

Что завтра ветру быть и что пора
В ущелье гнать усталую отару,
Что мало дров и у костра
Едва до полночи достанет жару…

Как будто светом выметена площадь
И улицы пустого городка.
Чуть слышно воду плоскую полощет
Фонтана серебристая рука.

Нет никого, но, может быть, недавно
Одетый солнцем человек прошел
Или пройдет… Вдали стоит
Засохшего платана мертвый ствол.

Ни тени, ни пятна. Над тротуаром
Струится марева белесый пар.
Приподнят над землей горячим паром,
По небу катится дневной пожар.

Как мумия под золотою маской,
Лежит облитый солнцем горб холма,
Вот в день такой, когда сгорают краски,
Ван Гог сошел с ума.

После бессонницы трудно мне выйти на волю:
Я в подсознание дверь приоткрыл, и теперь
Я не знаю, как справлюсь с привычною ролью,
Как сумею закрыть приоткрытую дверь.

Я не помню уже, что я видел и слышал
Средь расплывчатых пятен ночной глухоты.
…Допускаю, что дождь барабанил по крыше
И вдали, в подворотне, визжали коты.

Иногда, — но реальность отчетливых звуков
И в глаза просочившаяся темнота
Отстранялись, — и вновь безголовая кукла
Разрывала фату, и взвивалась фата.

Наплывала кругами зеленая краска,
Растекалась пятном на полу, и опять
Меня кто-то из сна на мгновенье вытаскивал,
И, скрипнув, поспешно смолкала кровать.
………………………………………………….

Я на плечи поднял светлеющий камень
За открытым окном наступившего дня.
Я неверное тело потрогал руками,
Я не знаю, я есть — или нет меня.

Уплотнившийся воздух широким крылом,
Как веслом, загребая, испуганный филин
Оторвался от дерева, и оперенное зло
Налетело на фары автомобиля.

Он мелькнул, ослепленный лучами, и вот
Всем взъерошенным телом ударилась птица
В ветровое стекло. Оборвался полет
Перед глазами сверкнувшей зарницей.

Тормоза, — но уже на разбитом стекле
Расползлась паутина слепого удара…
…Он лежал, распластавшись на черной земле,
Увенчан пернатой тиарой.

Как был он прекрасен, посол темноты,
В последнем полете разбившийся насмерть!
В глазницах, похожих на злые цветы,
Сколько было тоски, одиночества, страсти!

Гроза над Машуком, и в черной катастрофе
Столкнулись туч разорванные строфы,

И молнии, полнеба светом озарив,
Катились в грохоте внезапных рифм,

Со всей природой связаны и слитны
Кружились в воздухе осколки ритма,

Но в мраке даже струи ливня не смогли
Его, хотя б на миг, поднять с земли.

Мартынов опустил граненый, длинный,
Как будто совестью набрякший пистолет.
Прощенья нет, спасенья нет и нет:
Живым не выйдет он из той долины, —

И сколько лет потом, слепой мертвец,
Он будет вспоминать тот исступленный ливень
И рваных молний розовые бивни,
И не его, а только свой конец!

Гудел и пел, как в улье, в смертном теле
Несозданных стихов пчелиный рой
В тот миг, когда навылет был прострелен
Поэзии надвременный герой.

В запекшуюся дырочку от пули
Все вырвались стихи — под ливень, в мрак, —
И стала с той поры огромным ульем
Бессмертная кавказская гора.

Прислушайся, о, сколько новых песен,
О, сколько новых лермонтовских строк
Слетят, как пчелы, к нам из поднебесья,
Когда тому наступит тайный срок!

Не ходит дерево. Оно
Растет в том месте, где упало
Покорное ветрам зерно.
Здесь корня розовое жало
Свой первый совершило труд.
Меж скал, в таинственный сосуд
Расщелины проник язык березы.
Он влагу пьет, и возникает ствол,
И кормят каменные слезы
Того, кто в недрах их обрел.

Березу солнечное пламя
Зовет под купол голубой,
И время нежными руками
Ее подъемлет над землей,
Но дереву добыть не просто
Воды для жизни и для роста —
Недаром облачком медали
Шуршащие на ней растут.
О, если б только люди знали
Какой березе нужен труд,