Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II

Незнакомый друг прошел совсем недавно,
На широком поле проложил лыжню.
До чего же с ходу подрубил он славно
Снежную, большую простыню!

Там, где крепко палки в белый снег врезались —
Видно, друг — размашистый ходок, —
Налитые тенью, синие медали
Он оставил, за кружком кружок.

Я бы наградил такой медалью синей
Зайца, чтобы он спокойней жил.
Белку, сбросившую с тонкой ветки иней,
И ворону — тоже б наградил.

Жалко мне, что эти легкие медали,
Солнцем обожженные, сгорят:
Было б славно, если б звери надевали
Те медали на парад.

Дубовый пень, казалось, годы
Был сном смертельным одержим,
И муравейник тоненькие своды
Неспешно воздвигал над ним.

Вокруг кроты свои сверлили норы,
Одели черные его бока
Лишайника прозрачные узоры,
Похожие на пенки молока.

Но вдруг — да, та весна была дождлива,
И шорохом воды был полон лес,
Когда на склоне скользкого обрыва,
Как некий Лазарь, он воскрес.

Он в небо выстрелил зеленой веткой,
Такой непостижимо молодой,
Что целый лес сквозь дождик редкий
Залюбовался этой красотой!

От зноя вскрикнула рож е ница-сосна,
И вот из шишки, из ее раскрытых створок
На крылышках прозрачных семена
Летят — между стволов затихнувшего бора.

О нет, не всё заслужат жизнь и свет,
Не всякое сквозь крепкий мох прорвется семя,
Но тех, кто вырастет, на сотню лет
Себе подвластным сделает земное время,

То странное теченье вещества,
Когда круги годов сосна упрямо множит,
А человека — мысли и слова
Своею прихотливой сменою тревожат.

Ты пробовал ли взвесить мрак ночной
Иль тяжесть самой страшной мысли?
Смотри: стоят весы перед тобой,
Но неподвижно коромысло.

Искусства ты не взвесишь никогда,
Надолго скрыть его не сможешь,
Ты невесомого его следа
И завистью не уничтожишь.

Будь доверчив и ласков к словам:
Поколенья их ложью питали
И к рукам, как детей, прибирали,
И волю давали рукам.

Что ни слово — каким бы оно
Ни казалось упрямым и грубым,
Неприятным и злым — узкогубым, —
Непочатой жизнью полно.

Тем не менее будь начеку
И свободы не дай браконьерам,
Краснобаям, словам-лицемерам,
Тихоням, проникшим в строку.

Если скажешь «отечество», будь
И внимателен, и осторожен:
В этом слове, быть может, заложен
Убийственный яд. Если суть

Превосходного слова теперь
Запеленута в ненависть к миру, —
Береги драгоценную лиру
И прежде, чем скажешь, — проверь!

Зеленый мох — но не хватает губ,
Но не хватает рук его погладить.
В его зеленый мир… Но не могу
С собою, призрачным и слабым, сладить.

К его шершавой, нежной плоти я
Всем существом напрасно приникаю:
Чужая смерть вошла, как яд, в меня,
И я ее бегу, не принимаю.

Чужая смерть, которой я бегу,
С ее холодным и пустым бесстрастьем…
О, все, что я еще сберечь могу,
Я все отдам твоей зеленой власти,

Прохладный мох. В непостижимый мир
Твоей лесной, твоей всесильной жизни…
Прими меня, прими, прими, прими
И мне в лицо живой водою брызни!

Всей грудью ночь на лес легла.
Ее дыханье стало внятным.
Как будто черной ватой мгла
Отдельные прикрыла пятна.

И там, где угасал костер,
Борясь с таинственной дремотой,
Прохладную ладонь простер
Невидимый и властный кто-то.

Но вдруг случайный ветерок,
И вспыхнул, розовый и зоркий,
Сквозь тонкий пепел уголек,
Заговорил скороговоркой

О том, что холодно ему,
Что он бессилен, что не может
Преодолеть ночную тьму,
Что жизнь моя его тревожит,

Что я… Он вспыхнул и исчез.
И медленно сквозь мглу ночную,
Шурша листвой, незримый лес
Ко мне приблизился вплотную.

Душа — ее никак не взвесишь,
И зорких пальцев поиск — ни к чему.
Душа, похожая на отзвук дальней песни,
Приникнет к сердцу твоему.

Она в ответ на голос крови,
И радуясь, и плача, и скорбя,
Каким-нибудь одним внезапным словом
Вдохнет земную жизнь в тебя,

И легкие наполнит воздух,
И ты коснешься горестной земли,
И поведет тебя душа по звездам,
Как водят капитаны корабли.

Она сама — лишь только слово,
Лишь сочетанье букв, но ей одной
Обязана дыханьем наша совесть
И жизнь осмысленной мечтой.

С какою грациозностью девичьей
Плывет детеныш-осьминог, —
Но он уже охотник и добытчик,
И полон жизненных тревог.
Недаром даже у конька морского
На тонкой мордочке — тоска,
Как будто скорбью бытия земного
Наполнена душа зверька.

В отлив ребенок ходит человечий,
И сквозь журчание воды
Он различает звук подводной речи,
Он видит странные следы
Струящейся и непонятной жизни,
Всего, что плачет и поет…

И если вдруг волна лазурью брызнет,
Он не поверит в блеск ее.

Опирается луч, отражаясь в снегу,
И вершина горы поднимается выше.
Притаились близ озера на берегу
Небольших деревень черепичные крыши.

Неуютно им здесь, в нарастающей мгле.
Из глубоких морщин поднимается вечер,
И в домах, навсегда прикрепленных к земле,
Зажигаются окон трусливые свечи.

День прошел, и уже наступает «вчера»,
И, как все, что минуло, становится тенью, —
Но вершина горит, и большая гора
Поднимается в небо последней ступенью,

Великолепной опорой для шага туда,
Где кончается власть нашей робкой природы,
Где над красною кромкой закатного льда
Не померкнут ночные лучистые своды.