Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II

Внезапно опаленный острым зноем,
Сорвался с ветки заскорузлый лист.
Весь мир — как чаша, полная покоем,
И небосвод — неумолимо чист.

Смежить глаза от яростного блеска,
Сквозь ветки, в радужном дыму
Следить, как возникают арабески
И, точно змеи, уползают в тьму,

И знать, что так вот, медленно слетая,
Кружась, как лист, я упаду на дно,
От горя и любви изнемогая,
Туда, где ясно все и все темно,

Туда, где все насыщено покоем,
Где я уже не я — давным-давно…
Ужели мы бессмертия не стоим?
Ужель его коснуться не дано?

Над теплою рекой скользит туман.
Стою и жду, чтоб с утренней зарею
Природа уложила в закрома
Все мертвое и все ночное.

Вот на востоке вспыхнул призрак света.
Два-три чириканья, и вдруг
Продлился звук грядущего рассвета
И превратился в радостный испуг:

Какой пронзительный, веселый хор!
Как будто рухнула плотина
И затопил поток земной простор —
Восторга звонкая лавина.

Одетый птичьим щебетом, как светом,
— Как я от счастья изнемог! —
Природы веруя приметам,
Готов ступить я на дневной порог.

О, как бы мне — присоединить
К пернатым голосам мой грубый голос,
В себе самом молчанье истребить,
Чтоб жизнь моя от ночи откололась?

Все шатко, все в мире — утрата,
И даже вселенной — смертная дата
Мерещится нам: улетает куда-то
Все то, что придет или было когда-то.

По точным орбитам летят друг за другом,
Рождаясь и вновь угасая, светила,
И время, вращаясь по кругу, по кругу
Не знает само — что будет, что было.

И только порою летит по спирали
Кометой, бежавшей из заточенья,
Из времени вырвавшись, — дале и дале —
Непокорное числам мгновенье!

Только мгновенье любви совершенно,
Вневременно, неизмеримо,
Только оно в бесконечной вселенной
Своевольно и неповторимо.

Мне никем та земля не обещана…
Странником к обетованной земле,
К той, что всю жизнь мне мерещится,
Сквозь ветер и вьюгу стремительных лет,
Я иду и встречаю — за кладбищем кладбище:
Я иду по следам революций, предательств и войн,
По следам лагерей, по заросшим травою пожарищам,
Ведомый одною лишь мыслью — домой.

А дома-то нет: он стоит за порогами
Канцелярских торжеств, лицемерья и лжи,
К нему не пройдешь столбовыми дорогами,
К нему лишь тропинка, петляя, бежит.

По лесу идешь и зовешь — издалека аукнется
Человеческий голос — протяжно звенит золотое «ау»,
Но и он о молчанье, как в стену высокую, стукнется,
Как будто я только ушедших из жизни зову.

Полстолетья прошло, и дорога назад мне заказана:
Я от странствий устал — не по мне поезда, не по мне корабли,
Что смолчал, то смолчал, но что сказано — сказано…
Я стою на пороге — обетованной земли.

А в памяти детство.
Невозвратный уют.
Меня еще Димой
Дома зовут.

Зовут — недозваться —
Недозваться меня:
Я еще в обаяньи
Золотого огня.

Керосиновой лампой
Стол освещен.
Я в книжные строки
С головой погружен.

И прямо из круга
В ладони ко мне
«Рожденное слово»
Слетает в огне.

«Из пламя и света» —
Как она хороша,
Эта ясная строчка! —
И слышит душа,

Как слово вспорхнуло,
Как слово летит,
Как нежное горло
Ошибкой звенит.

Бессмертное слово,
Таинственный звук…
Керосиновой лампы
Магический круг.

Ночь спорит с днем. В речных просторах
Гуляет ветер. Мыслящий тростник
Поет, и мусикийский шорох
Преображается в земной язык.

Но все слова полны значеньем,
Неясным человеку, волшебством,
Магическим и темным пеньем
И непонятных звуков торжеством.

Нам тайну слова Бог не выдал,
Ее не ведают ни друг, ни враг,
Но тот, кто знает, — древний идол —
Хранит от зла языческий очаг.

Быть может, останется несколько строк,
Не подчинившихся власти забвенья…
О как будет тот день и широк, и высок,
Станет на миг бесконечным мгновенье
Для ушедшего в смерть, если кто-нибудь там,
В мире далеком, где жил он когда-то,
Доверит своим задрожавшим губам
Слово того, кто ушел без возврата!

Люблю тебя. Бессмертье мне постыло.
Мне дорога моя земная скорбь.
Я помню жизнь и все, что в жизни было —
Страданий и восторгов острый горб.

И поднимая взор мой в небо, к Богу,
Я слышу голос: «Ты молись и верь».
Я говорю ему с отчаянной тревогой:
«Молчи, не искушай, не лицемерь!

Ты без меня не Бог, Тебе я нужен.
Отображен во мне Твой вечный лик.
Ты мысль моя, Ты мной обезоружен:
Я раб, но я Твой символ, Твой язык».

Я шел непроходимым лесом.
Увидел кедр. По вертикали в тучи
Рвалась вершина. Под густым навесом
Его ветвей остановился я у самой кручи,
У края гладкого, как ствол, обрыва
Вдруг замер я — беспомощно счастливый.
Я был в скрещении зенита и надира,
Вне времени. Пустот таинственные дыры
Зияли подо мной и надо мной. На брюхе
Прилег усатый уссурийский тигр
И полз ко мне, должно быть, не для детских игр,
Ко мне, лишенному дыхания и слуха.
Я стал гранитом. Я не смог руками
На ключ закрыть лица. Тигриные зрачки
Горели, источая желто-синий пламень,
И стало все отчетливо темней,
Но я не мог разжать тиски.
Он описал вокруг меня дугу,
На лапы встал и скрылся в толчее ветвей.

Отныне я до смерти не смогу
Забыть скольженье черно-рыжих п о лос,
Небытие мое, гранитом ставший голос.