Татьяна Ратгауз - Вся моя жизнь: стихотворения, воспоминания об отце

И мой уход торжественен и прост,
— Уже легки, по новому, колени. —
Я знаю, ты принес мне ворох звезд
В тепличной свежести сирени.

В стекле морозном вечер и поля
И телеграфа пелена тугая,
И звонкая текучая земля
Крутыми верстами по шпалам убегает.

Как от бессонной ночи голова
Легка, а вкус тяжел и горек!..
На полустанках — гулкие слова.
На станциях — обыденное горе.

Цыганскую дешевую тоску
Не заглушить стихом простым и строгим.
Гитарный лад, малиновый лоскут
И тень моя на взвихренной дороге.

Не проскользнут по мерзлому окну
Вокзальных бликов мутные зарницы.
Не убежишь! Я рук не разомкну…
Я только молча опущу ресницы,

Чтобы не вздрогнуть и не закричать
От счастья и от ужаса — как дети, —
Когда коснешься моего плеча
Ты, возвратившись завтра, на рассвете.

Ночь и день сменяются украдкой,
Ночь и день, как капли на стекле.
Не уйдешь от скучного порядка,
Не уйдешь от скуки на земле.

Утомленным, воспаленным взглядом
Звезд растущих ты не разглядишь;
Голоса и четкий шепот рядом
Точат изнывающую тишь.

И усталость мутная, большая
Заслоняет время впереди.
Только сны яснее вырастают,
Как взволнованная боль в груди.

Так нисходит радость человечья
— Даже словом ты ее не тронь —
На твои опущенные плечи,
На твою бессильную ладонь.

Мы забываем о грусти.
Наши мысли легки
У лиловатого устья
Многоводной реки.

Дальше закинем лёсы
С мягких песчаных круч.
В небе пройдут колеса
Круглых и четких туч.

Вести летят из залива
В шелесте птичьих стай.
Мы охраняем ревниво
Берега светлый край.

Где-то были печали,
Слезы ели глаза.
Где-то мы умирали
Тысячу лет назад.

Тысяча километров
В легкий легла пролет.
Чтоб приморского ветра
Свежий встретить приход.

Канули старые страны,
Брошена жизнь на слом.
Мы исцеляем раны
Новым живым теплом.

Я — случайная гостья в веселой студеной стране.
Осыпаются ровные дни голубым снегопадом.
Рассыпается ночь в переливчивом звоне саней.
Поцелуй на морозе, и сторожа крик за оградой.

Цепенеют и кружатся мысли в веселом снегу.
Это было когда-то. И так же белеют равнины.
Церкви купол из ваты и дрожь застывающих губ.
Мягкий скрип половиц и трескучая печка в гостиной.

Это — то же, что детские звонкие сны до утра,
Окон белый узор. Перекличка пронзительных галок.
Если это и сон, — все равно: это было вчера.
Счастье, здравствуй! — Я здесь, и тебя я узнала…

Огромный занавес упал,
И было просто воскресенье
От темноты зловещих зал.
От неизбежного смятенья.

Тебе твой облик возвращен
Твоим опять знакомым смехом,
И только душен гулкий звон
И плеск привычного успеха.

От взглядов, обжигавших зря,
Еще колени тяжелеют,
И ты кулис проходишь ряд
В дыханьи полотна и клея.

И вот опять спокоен мир,
Мир, от которого бежала,
С нетерпеливыми людьми,
С землей и небом — без начала.

И неожиданно поймешь
Для всех незримо и невнятно,
Когда в последний раз сотрешь
С лица запудренные пятна,

Что ночь прошла и ты — одна,
Спокойный ход часов нарушен.
Опустошенная до дна,
Ты тщетно расплескала душу.

Был странным сумраком пронизан,
Как сквозняком осенним, дом,
И страх, стекая по карнизам,
За серым исходил стеклом.

И только лиц знакомых пятна
Мне улыбались, уходя,
Шепча обрывки слов, невнятных
В тревожном шорохе дождя.

И я сказала плача: — Мама,
Не уходи; мне долго ждать. —
Поникли тени в тусклых рамах,
И маятник метнулся вспять.

А этим утром — исцеленье
От темных тягостных утрат.
На окнах розовые тени
Стадами солнечных ягнят.

А в горле песенка простая:
Ты не ушла. И птичья трель.
И белым голубем слетает
Письмо на смятую постель.

Ты ушел. Не откроются двери.
Тих и темен последний твой дом.
Неизведанных верст не измерить.
Не поведать о самом больном.

Не мечтать о немыслимой встрече
И принять неизбежность разлук.
Я не плачу. Не ляжет на плечи
Тень усталых и ласковых рук.

Но как сон к моему изголовью
Ты подходишь, по-новому тих,
И своею огромной любовью
Согреваешь как солнце мой стих.

В халате белом. Глаз не отвести
От рук, или от губ — не все равно ли? —
(И для меня настанет этот час.)
Не крикнуть, в холоде спокойных глаз
Читая приговор, незыблемый — до боли —
Все мысли преградив и все пути.
А эта комната (палата, кабинет)…
По-старому удушлив здесь порядок;
Как будто все — как было на земле.
Все так же воробьи судачат о тепле;
(Как странно: больше воробьев не надо!
Тепла и неба тоже больше нет.)
О, боль, о, удивленье без границ:
И я? Я — тоже? Тоже? — Неужели?
И жалости неистовый прилив —
К себе, к земле; но, руки опустив
(Они, как сердце, сразу опустели),
Все вдруг понять и пасть покорно ниц.

Как от берега, мысли отчалили,
Я в тревоге осталась одна.
Только ветер дышал опечаленно
В дождевую завесу окна.

Это — Муза Далекого Странствия
Покидала взволнованный дом.
Пробуждала заглохшие станции —
Как свирелью — томящим свистком.

Отправлялась в далекое плаванье,
Под томительный шепот весны,
Покидая угарные гавани,
Оставляя тревоги и сны.

И, меня заразившая песнею,
С первой птицей звенела она, —
Что на свете всех весен чудеснее,
Голубая земная весна.

Жизнь распахнула дверь. Ты вышла на порог.
Как много пред тобой раскинулось дорог!
Как много времени в твоем большом краю.
Неси, как знамя, молодость свою!
Звенит душа и в двери льется свет.
Жизнь хороша. — Тебе шестнадцать лет.