Стихи

Стало небо намного синее,
как сапфиры и словно топаз,
я по жизни иду, дульсинея
от желанных настёниных глаз.

Не свернёт меня всякая буря,
не убьют современья бои.
я по свету шагаю, лауря
эти чистые губы твои.

Хоть мне солнце всё тело изранит,
хоть в потёмках ни свечек, ни фар,
я к тебе непременно приджаню, -
как нашедший принцессу джафар.

Пролетит это знойное лето,
только даже в мороз на убой,
буду петь тебе песни, джульеття
каждый миг моей жизни с тобой.

Если смерть тебя грозно покличет, -
не взирая на девичьих лиц,
я пойду за тобой эвридичить
за любой обезумевший стикс.

Даже в знойной пустыне аллеи
посажу средь безжизненных дюн,
личной кровью по капле лейлея
дивный сад, что задумал меджнун

Мои чувства – для вас эталонят
сверхлюбовей сверхновый этап –
так храните же милых, настёня
и сгорая в любви, как Остап!

Теперь моряк я настоящий!
Почти что даже волк морской.
Чинил я кнехт и драил брашпиль,
С авралом вместе день-деньской.

Я пережил в морях немало,
ходил по траверзу на бак,
и даже знаю слово «льяло»,
и как какой зовётся флаг.

На корабле я был как Пушкин –
писал вдали родной земли,
и даже выстрелить из пушки
однажды в море мне дали.

Я видел, котики как дремлют,
и как косатки режут гладь,
мне разрешили даже дейдвуд
в ведре на мостик потаскать!

Пока на суше люди преют
ловя от солнца жуткий зной,
без страха бегал я на реи,
и мачту чувствовал спиной.

А после тягот так неплохо
по трапу кошкою ползя,
пойти скорее в гости к коку,
куда другим ходить нельзя.

Эх, флотский борщ, он так наварист,
внутри с копченой колбасой,
кто утомился, постараясь,
тот, чуть поев, - готовый в строй.

Не надо даже мне медали,
за службу все четыре дня.
Я лишь мечтаю, чтоб призвали
на флот однажды и меня!

Растут осенние сады.
И c яблонь листья опадают.
На окнах в вазочках цветы
Всё увядают, увядают.

И грусть вечернею порой
В мой дом заходит одинокий.
И слух ласкает лишь прибой,
Хотя достаточно далёкий.

А там в прибое мертвый кит
Лежит, на берег брошен острый.
И за него душа болит -
Не просто жить китам, не просто!

Огромен он, как сто домов,
Увы, но это не спасает,
И волны, что злобней волков
Китов на берег выбросают.

И как хвостом он не крутил,
И плавником, спастись пытаясь,
Своё здоровье погубил,
О берег телом ударяясь.

Не пожелаю никому,
Чтоб участь их была такая.
Сижу в своём пустом дому
И громко слёзы проливаю.

Растут осенние сады.
И яблонь листья опадают.
На берегах лежат киты
И умирают, умирают.

Порою на меня навалится усталость,
и режет жадный ум, как лезвием ножа:
куда стремится жизнь, зачем приходит старость,
и что оставлю я, навеки ухожа.

Пока мне хорошо без этих жить отгадок:
умён я и пригож, Мыслитель и Поэт,
и с Настенькой у нас промеж собой порядок,
и сил ещё полно, и хворей разных нет.

Но сколько не иди – всегда упрешься в стену,
изжалит, догоня, годов летучих рой,
и силе и уму тогда придёт на смену
такое, что завыть желается порой.

От старости, увы, не увезут составы,
и белый самолёт, увы, не улетит.
Угасшие мозги, скрипящие суставы,
бронхит и сколиоз, маразмы и отит.

И жалок стану я, оглохня и слепея,
остатком прежних сил усня в себе самом.
И буду я ходить с лицом щенка шарпея,
и даже размышлять шарпеевым умом.

Я смерть не тороплю – я так люблю Живое
и Слово, и вообще, живое всё храня,
но лучше умереть, пока еще такого, -
который ДОЛЖЕН ЖИТЬ, - запомнили меня.

Чтоб грохнуть мне салют из самых громких пушек,
чтоб камень водрузить: «Поэт усопший тут».
А ворохи моих тетрадных четвертушек
по миллиону лист на Сотбис продадут.

Но это – не сейчас, сейчас, над жизнью властен,
я буду вас будить и буду вас спасать,
и радость вам дарить, и счастье – милой Насте,
и Слов своих Живых без устали писать!

За что мне такое подарено счастье?
Живу, закричать всему свету хотя:
со мной моя нежная милая Настя,
а в ней – ненаглядное наше дитя.

Я глажу настёнин живот осторожно,
и сердце звенится, на небо летя:
пинает меня своей крохотной ножкой
и скоро запросится к свету дитя.

Я Насте кормлю только лучшей едою,
чего ни попросит – найти мне пустяк,
на небо взлечу, проплыву под водою,
чтоб было накормлено наше дитя.

Не дам своей милой поднять даже сумку,
и так она ходит порою, кряхтя.
Навеки забыл я проклятую рюмку,
во имя Настёны и ради дитя.

Рожай, да побольше, не станут обузой –
ведь в них наша вечность, скажу не шутя.
Лишь ты – моя самая главная муза,
особенно если ты носишь дитя!