Алла Головина - «На этой страшной высоте...». Собрание стихотворений

Узнавая, что некуда деться,
Этой ночью в покинутый сад
Темно-красное мертвое сердце
Упадет, холодея, назад…
И в корнях засыхающих крыльев,
У ключицы, почуяв тепло,
Бросит ворохом розовых лилий
На подушки живое крыло,
Всею кровью втекая из глуби
В шелест крепнущий и глухой,
Исчезая в серебряных клубнях
Розоватою шелухой…
И распахиваясь за дверью,
Забывая недавний страх,
Отряхнет незаметно перья
Этот легкий влюбленный прах…
И пускай тяжелеют плечи,
И ладони легли на грудь,
Мне уже никто не перечит —
Я лечу, узнавая путь.

В полосатом больничном халате
Пляшет снова она на балу,
Словно в розовом вышитом платье,
Перейдя голубую золу.
Сандрильона, как ты огрубела,
Обозлилась и заждалась,
Но опять забывает тело
Все на свете и помнит пляс.
Ты встаешь и, уже не щурясь —
Морщась, плача, скрививши рот,
В лунном тюле, в звездном ажуре
Открываешь одна гавот.
В этом зале, где музыка — сверху,
Словно роспись, поет с потолка,
Лишь пожатью, браслету и меху
Доверяет нагая рука.
В этом зале, где сводные сестры
Незаметно поблекли у стен,
Наконец объясняется просто
Одиночество, ужас и плен.
В коридорах поет перестарок,
За решетку схватилась рука.
— Нежный принц, оставляю подарок:
Два ковровых своих башмака. —
И под топот настойчивый крысий,
И под тыквенный стук гробовой,
Кто услышит смятенье и выстрел
Как чудесной твоею судьбой?..

Срывает с сердца свою печать:
— Не спи, вставай, перестань молчать.
Улыбаться не смей.
Есть не смей.
Я твой владыка — крылатый змей.
Я — напасть твоя.
Я — страсть твоя.
Я — власть твоя.
Я — часть твоя.
Вставай, змея. —
Тень крыльев на одеяле.
— Змеем меня называли,
Дьяволом меня называли
…………меня называли
Хворью, безумьем, адом.
Я — снова с тобою рядом… —
Свист и щелк,
Что соловей,
Словно шелк,
Будто змей.
В синеве июньской ночи
Он морочит и пророчит,
Как Орфей в аду,
Как бассейн в саду.
Пену-речи волочит,
Кольца-прописи строчит,
Как струя в реке,
Как перо в руке…
— Я бумажный змей,
Я крылатый змей,
Огненный змей,
Горыныч — змей.
Спать не смей,
Жить не смей.
Будь моей,
Иноком притворюсь,
Братом прикинусь,
Пламенем взовьюсь,
Возлюбленным кинусь. —
Из сказки, с иконы
(Из-под копья),
Такой непокойный:
Кутья да скуфья…

Послушничек,
Наушничек,
Девушничек,
Двурушничек…
Волосики — лен,
С личика чист,
Больно умен,
Больно речист…
— Мне бы за узкие плечи мешок,
Мне бы расчесочку — гребешок,
Мне подпояску бы, ремешок,
Мне бы в указку да посошок… —
А глаза, как хрусталь, холодны,
А уста, что коралл, бледны.
А рука — неживая лежит.
Затаился и ворожит…
Змея шестикрылого
Даром оплели.
Чернеца-то хилого
Узнаю вдали.
На девятой версте,
На проклятой версте,
Это — не я.
На мосту стоит, на хвосте —
Змея.
Жарится, нежится,
Смотрит, колышется:
Если б я была бы я,
А не эта вот змея,
Давно бы кольцо твое приняла,
Колечки бы льна приласкала на лбу,
Змеиные б кольца не развела,
Кольчугу б свою потеряла в бою…
— Ну какой же ты чернец, молодец,
На дуде золотой игрец?
Много выпил в ночи сердец.
А за мною пришел под конец. —
За мною идет в забытый скит
(Снами уже истомил),
Вербы стоит, и ива стоит,
И дышит зеленый ил.
Это не сон уже, а явь
(Змея стоит на хвосте),
Русалки его догоняют вплавь
На девятой версте.
У каждой губы черны-черны,
И женская боль, боль в очах…
Ты за собою не знал вины,
Почему же и ты зачах?
Оставь лежащую ту сестру,
Она — словно в горле кость.
Не змея ли она, что стоит на мосту,
Сторожит у плотины мост?
Брось ее, брось,
Нас верни
На землю, на мост,
Чтобы жить с людьми…

— Здравствуй, монашек
Выпитый.
Повыспрашивай,
Повыпытывай.
Монашек липовый,
Меня поспрашивай…

А тебе разве памяти мало,
А тебе разве мало тоски
По камням разноцветным Урала,
По изгибам какой-то реки?
Но беспомощно руку ребенка
Направляя в зеленый простор,
Ты на карте стучишься в избенку,
Попадаешь в серебряный бор.
И касаясь холмов живописных
С странным именем Жигули,
Видишь, в небе, иконописно,
На ладони твоей — журавли.
Милый мой, я сама не бывала
Ни в Кремле, ни у ясных полян,
Разноцветные камни Урала
Мне показывал капитан.
И твердили настойчиво книги,
Звали старшие, пели стихи.
И тебе я о том же покорно
Повторю, но не зная тоски.
Ты с Кавказа дорогой узорной
Все обходишь материки.

Тянет тлением от каждого оврага,
Пахнет адом каждый Божий сад.
И врага не знает, скользкой шпагой
В этот час заколотый солдат.

Лорелеи косы распускают,
Голос бездны сладок и высок.
И над кладом медленно сияют
Черный Рейн и золотой песок.

А над дальним Брокеном смятенье,
Пир горой, и в пламене гора,
За которой пляшут в исступленьи
В древних рощах гномы до утра.

И над всеми — с мертвыми глазами
Серый призрак, гибель на скале.
…Сеет ночь усталыми руками
Правды и неправды на земле…

И от полюса смотришь, моргая,
Как встает на востоке страна
Та же самая или иная,
Та, что мне никогда не видна.

Океанская глубь, океанская ширь.
Зелена и бела на бумаге Сибирь,
И коричнев Кавказ, и Кура коротка,
Опираясь на Кремль, как на два локотка,

Смотрит сонно Москва, и подвески огней
Запевают малиновым звоном у ней.

Питерсбурх, Петербург, Петроград, Ленинград…
Это Летний крыловский сияющий сад.

Почему же он вечно в крови и снегу?
Я не знаю, Сережа, и знать не могу.

Сумасшедший дом. Аккуратный парк.
Сумасшедшая русская: Жанна д’Арк.
Разрешили ей волосы стричь у плеч
И тяжелые двери свято беречь.
— Ах, — печально она говорит врачу, —
Я дофина увидеть скорей хочу.
О, поймите, я слушаю голоса
Каждый день по три, по четыре часа.
И со скукою врач отвечает ей:
— Был расстрелян в Сибири дофин Алексей,
А историю вашей дикой страны
Вы и здесь забывать никогда не должны.
Но однажды явившийся серафим
Показался царевичем ей сквозь грим.
Тут-то многое она поняла
(Поседела и от ворот отошла),
Что она — эмигрантка, а город — Париж
И что за нашей историей не уследишь.
Той же ночью спокойно она умерла,
И вошла в Ленинград, и дофина нашла.
И собор отыскала. Стоял Алексей,
Петроградской белой ночи бледней.
Ликовал почему-то советский народ
И уже собирался в какой-то поход.
Эмигрантская дева жива не жива
(Словно молния — в древо) и видит — Москва.
Петербург отступил, и уже Михаил,
Дрожь скрывая, стоит у бесчестных могил…