Алла Головина - «На этой страшной высоте...». Собрание стихотворений

Верною и чернобровой
Я к тебе в ночи лечу,
«И в реке Каяль бобровый
Я рукав свой омочу».
Только рана все — зияет,
Кровь горячую точит,
А стрела, как луч, сияет,
В сердце до пера торчит.
Кто тебя убил, коханый,
Кто скакал гонцом в Путивль,
Кто смывал с груди и раны
Желтую степную пыль?
Я не плакала зигзицей, —
Я молилась и ждала,
Я святой мочу водицей
Край разбитого крыла.
От живой воды с зарею
Воскресают мертвецы.
Я стрелу в степи зарою,
Как хоронятся концы.
И баян перстами тронет
Горла белых лебедей.
Кто надежду похоронит
Двух счастливейших людей?

О, не царица, только Суламифь
Войдет к Тебе, когда настанут сроки.
Да будет так: ночной реки извив,
И виноград, и первые уроки.

Холодным и жестоким был с другой.
Со мною будешь — только терпеливым.
Высокое чело и бровь — дугой.
Но почему-то стал неприхотливым…

И Песня Песней миру говорит
О том, что радость выбрана не слепо.
В библейский год Тебя боготворит
Любимая и на пороге склепа.

Но храм сияет нам невдалеке,
Сожженным будет, мы его отстроим.
Моя рука теперь в Твоей руке,
Июль дохнул иерусалимским зноем.

Мне страшно мое вдохновенье без края —
Живу, догорая и не сгорая.

За встречу с тобою — платить до могилы.
Прощаю тебя за нездешние силы.

За всех говорю, за тебя говорю, —
Ночами и вечерами горю.

Утрами и днями пою и пишу.
Почти умираю, почти не дышу.

Но сон опускается краткий, глубокий.
И снова даются мне новые сроки.

И я отдыхаю, и я затихаю,
И я на часы, на минуты стихаю.

Любовь моя. Жизнь моя. Смерть моя. Вечность.
Прощаю тебе и твою бессердечность.

Мне сердце дано на двоих и на многих,
Для бдений, для будней суровых и строгих.

Как трудно с тобою списаться,
Как сложно с тобой созвониться,
Как дивно тебя не дождаться,
Как страшно тебя не добиться.

Вот видишь: все — лишние речи,
Но я не играю словами, —
Мне хвастаться больше и нечем
(Шелками и кружевами?).

Как трудно с тобой сговориться,
Как странно с тобой соглашаться,
Как сладко и страшно открыться,
Как трудно и стыдно вмешаться.

Ты слышишь бессвязные речи,
И ты их легко забываешь.
Смеешься далече, далече
И, может быть, даже зеваешь.

Но рано с тобой расставаться
И расставаться недружно.
И ты не просил оставаться,
Но мне показалось, что нужно.

В темном городе люди спали,
Ты проснулась и умерла,
В остывающем одеяле
Руки слабые развела.

И куда тебе было деться,
Узнавая мгновенный страх,
В этой жизни, совсем не детской,
В одиночестве и впотьмах?

Ты не видела за витриной
Смерти с розовой косой,
Этот крест на аршин от глины
С перекладиною косой,

И на блеклой парче покрова,
На шелку, что связал венки,
Эту надпись, где буквы снова,
Словно в азбуке велики.

По радио холодный русский голос
Не признает, что Севастополь пал.
Душа моя, должно быть, раскололась,
Пока ты в Белой армии не спал.
Как бились страшно наши под Каховкой,
Мучительно отстаивали Крым.
Серебряною маленькой подковкой
Луна всходила через белый дым.
На кладбище о Блоке ты заспорил,
Пока к утру не начался погром.
История рассудит. Рок ускорил
Возмездие. И вот — последний гром.
Тень Врангеля взметнулась над Востоком:
— Эвакуируйте в порядке Крым. —
Идут татарья. Но на льду широком
Ливонских рыцарей мы победим.

Первая всегда враждебна встреча,
Первое объятье — ни к чему.
Вот такая яростная сеча —
Только должное отдать уму.
Не люблю, но только уважаю,
С детства фехтоваться мы должны.
Шпагою играя, угрожаю,
Признаю, а Вы удивлены.
Голубой павлин, а рядом — белый.
Белый, Вы прекраснее в сто раз.
Я гляжу на Вас уже несмело
Сотнею своих павлиньих глаз.
Говорят, что хриплые павлины,
Умирая, лебедем поют.
Говорят, что голос лебединый
И любовь вешает, и уют.

Шпаги скрещены на древних стенах,
Над столом дубовым, за спиной.
О любви, о страсти, об изменах
Вечером беседуешь со мной.

Все шире русло. Дельтою стихи
Расходятся и орошают землю.
Я говорю, как пахарь от сохи,
И только Богу за работой внемлю.
Приходят чужеземцы. Что ж? Привет!
Земля и впрямь для нас одних обильна.
И вы сбирайтесь за труды, чуть свет,
Работайте и правьте непосильно.
Не так легко рабами володеть,
Не так легко тебе княжить над нами.
О Рюрике поют стихи, как медь.
Над ним одним — нетлеющее знамя.
И Киев вырастает на Днепре,
Святой Владимир идолов сбивает.
По деревням девчонки на заре
Веснянки и березки завивают.
Язычники, а вот полком идут
Святым на лед. Молился Дмитрий ночью.
Мы Русь не выдадим, враги падут,
И я увижу Рюрика воочью.
Сквозь Ледяной поход, побоище на льду,
Он прискакал со знаменем к столице.
Мы благодарны. Я к тебе иду,
Жена усталому воздаст сторицей.

Сегодня виденье возможного дня,
Как смерть, как рожденье, коснулось меня.
В привычных словах, в начертании чисел
Настойчивый зов, узнаваемый смысл.
Созвездья, соцветья, союзы, семья
Круги замыкают возле меня.
И будущим ширится пустота,
Сквозит и — срывается темнота.
И радость, почти что, приникла ко мне:
Сияющий иней на мутном окне…
Не спорь, не дрожи, не гори, покорись.
Здесь ад, словно парус, в закате повис,
Здесь рай отступает. Осенняя высь,
Как призрак вещает: не обернись.
Придет этот час — равновесие сфер.
И мир за оградою — больше не сер.
И я — не черна. И ты — больше не бел.
Пишу черновик. Заполняю пробел.

Лилит, Сафо, Офелия и Ева,
Придите мне сегодня помогать.
В день радости, усталости и гнева
Я не хочу, я не умею лгать.
Нарцисса, Кайна, Ангела и Яго
Мы встретим хором жалоб и стихов.
Постель свежа, а на столе бумага,
И голос женский из-под ворохов
Таких стихов, как ни одна не может
Тебе или иному написать
Ведь нас тоска, нас червь могильный гложет,
Нас не хвалить бы надо, но — спасать.
И сжалиться над нами на минуту.
Потом мы снова встанем и простим.
Сирена в Одиссееву каюту
Как рыба смотрит холодком пустым.
Но змеями волос метет Медуза
Песок у ног убийцы, и — слепа…
Моя надежда, падаю от груза,
Широк твой путь, узка моя тропа…