Алла Головина - «На этой страшной высоте...». Собрание стихотворений

Январем, тринадцатым числом
Замело меня нетающим снежком.
Вот была я тут и не была:
Шито-крыто. Тут метелица мела,
Закружила степь не с раннего ль утра?
Вот была тут препотешная игра.
Ни следочка, ни платочка, ни косы, —
Колеи — полозьев — синей полосы…
А за кем ты ехала в метель?
Разве дома не тепла была постель?
Изразцовая топилась жарко печь,
Даже было и кому тебя беречь.
Так пеняй же на себя. В сугробе спи
В белой, белой успокоенной степи.
Нет тебе могилочки-холма.
Совесть, как зола, твоя — бела.

Ивана Купала, а лес городской.
Я сына купала, смотрела с тоской.
Как будто бы хилый, а милый до слез.
Люблю до могилы, хочу, чтоб подрос.
Сегодня же в полночь — проклятый расцвет.
Сказала, и полно: ни да и ни нет.
Из дома в окошко, ползком со двора:
Волчица и кошка — такая пора.
Не выть, не мяукать, наверх — цветником.
Хочу поаукать своим голоском.
Да милый мой занят, вот — голова!
Что счастье, что память, ему — все слова.
Такой бесполезный, что хоть придави.
И нежный, болезный без женской любви.
Ау, ненаглядный, глаза подыми
И радости жадной цветочек прими.
Горячий цветочек (ручку — платком)
Как уголечек раздут ветерком.
И мне — недосуг, мимо крестов,
Забывши напуг, от дорог до мостов,
Бегу, выбираю я чащу черней
И тут замираю и с нею и — в ней.
Ах, листья чернильны изрезаны все,
Как венчик умильный в могильной красе.
Как кружево — тонко, что челночком.
Плетется сторонкой, тишком и молчком.
Я круг очертила, я жду и не жду,
Как будто взрастила я эту звезду.
Как будто сама я должна расцвести
(В цвету-то я с мая, случайно, прости.)
Я знаю, что нынче по календарю
Мой сын отмечал, что я рано — горю.
— Сегодня еще не канун, не Иван.
И шерсть как колтун, и в ресницах — туман.
Но вот загорелась (как в пепле седом),
И искра расселась, пошла ходуном.
Расправила звонкие лепестки,
Сторонкой, сторонкой — движенье руки.
Паленым запахло, мне шкуру — не жаль.
Чтоб сердце не чахло в студеный февраль.
Чтоб ты возвратился. Чтоб ты полюбил.
Чтоб сладко взмолился. Чтоб сына не бил.
Чтоб деньги водились в нашем дому.
Чтоб дети родились в моем терему.
Чтоб я молодела на зависть другим.
Чтоб дело имела (и слава — не дым).

Два года жили в Берне и без встречи.
Два года жили, словно бы вчерне.
Заранее я видела тот вечер,
Когда ты первый подойдешь ко мне.
Но гнулись плечи, но слабели плечи,
И счастье не являлось нам во сне.

На белом камне каждый путь отмечен.
Иван-царевич, где твоя судьба?
Ты выбрал смерть. Святой водой излечен
Идешь ко мне, и я иду к тебе.

Наш правый путь прекрасен и извечен,
Как ты могуч. Я больше не слаба.
Ты был в бою, ты был в бою иссечен,
Но камень звал тебя к твоей судьбе.

Ты не любишь севера? Не надо.
(Я его любила с малых лет.)
Я согласна и на муки ада,
На его кровавый, душный свет.
Всё равно когда-нибудь да нужно
Привыкать к смоле, сковороде.
Лучше б рай: серебряный и вьюжный,
Колокольчик, слышимый везде.
И дуга, и этот, санный, сонный
Снежный путь за счастьем и мечтой…
Пальмы, невысокие лимоны
И высокий гребень золотой.
Лучше бы — лиловые фиорды,
Саги и далекие дымки
Ледоколов. И холодный, гордый
Зов страны, где стаями — волки…
Я умру, с тобой живя на юге,
Но умру счастливейшей из всех.
И на плечи ледяной подруге
Ты положишь жаркий белый мех.

Меня сегодня мучит только то,
Что Вы, быть может, не хотите снова
Открыть тетрадь как карточку лото
И цифры все запомнить с полуслова.
Судьба в мешке тасует номера:
Вам — первый, мне — четвертый. Льются строфы.
И вот, когда окончится игра,
Мы встретимся без всякой катастрофы.
Вы выиграли четвертую строку,
Я — первый ряд покрыла, и в начале.
Холодным дулом гладя по виску,
Рог изобилия сегодня на причале.
О, сколько раз и денег, и стихов,
Счастливых чисел (а год-то високосный
Не за горами!). Из своих мехов
Я слышу голос скрипки той несносной:
«Благослови же небеса,
Ты в первый раз одна с любимым».
Пойдем гулять, ну хоть на полчаса, —
В игорном зале слишком много дыма.

В октябре, во время войны,
В нашем городе, на заре,
Были радуги две видны
На прохладном на серебре.
Над вокзалом они взошли —
Отраженье одна другой.
Доходя вдали до земли
Семицветной своей дугой.
И исчезла моя печаль
На обычном моем пути.
Только дети бежали вдаль
И хотели сквозь них пройти.

В ботаническом садике, что под мостом,
В страшный дождь, этим летом, в Берне,
Расцвели ослепительно вверх, над листом…
Всех — одиннадцать. И суеверней
Не была никогда под зонтами толпа.
Вечер был, и чиркали спички.
«Я — прекрасна, редка, равнодушна, слепа.
Бросьте ваши смешные привычки.
Я цвету, я — судьба, я — чудесный цветок,
Я завяну, сломаюсь, сникну.
Подходи, ты сегодня совсем не жесток!» —
Я перилам уверенно крикну.
И тогда на мосту остановится он
И, глаза опуская, заметит:
Малый дом из стекла и серебряный сон,
Что ему из-за стекол засветит. —
Для петлицы велик этот белый цветок,
А для чаши — он слишком распахнут.
Засушить бы в страницах такой лепесток,
Пусть стихи ее инеем пахнут.
Но победа сверкнула, как злая змея,
На стебле, на хвосте вырастая.
— Я с тобой говорю, я — влюбленная, я,
Я — цветов твоих белая стая.
Брось стихи, брось мечты, брось другие цветы.
Я совсем — не вечна, я — не чудо.
Я забыла уже и где я, и где ты,
Я цвету из-под век, из-под спуда
Долгих лет. Для тебя я сейчас расцвела.
Не зевай, пресыщенный прохожий.
Я такая сегодня, сегодня была,
Завтра стану совсем непохожей.
И увидишь ты только у берега лист,
На воде успокоенный снова.
Что ж, стихи напиши про змеиный про свист.
Муза только зевнет и — готова.

Киевским крестиком, киевским швом…
Красный петух на дому неживом.
Черною ниткой пожарище шью.
Желтой — подсолнухи в синем раю.
Крестики, крестики… Сколько крестов!
Шире рубахи — венчик листов.
Черное море — ширь рукава,
Пояс. А талия, что голова.
Мы ведь такие… Язык доведет
Нас и до Киева, и до ворот.
Скажем: здорово, и нынче, сынку.
Я породила такую тоску.
Что ж для полячки ты мне изменил?
Я породила, ты же убил.
Серьги продену для смеха в ушко,
Больно хорош, залетел высоко.
Жовто-блакитный за Киевом луг.
Вышитый ворот и в просе сам-друг.
Это крапива. Это полынь.
Вот — колокольчик. Бубенчик — динь, динь.
Здравствуй — кургану. Здравствуй — тебе.
Здравствуй — дурману. Любви и Судьбе.
Здравствуй, ответишь, моя белена.
Здравствуй, мой чоберец, здравствуй, трава.
Здравствуй, дорога на Богуслав.
Кто оказался все-таки прав?