Алла Головина - «На этой страшной высоте...». Собрание стихотворений

Из радости несбывшейся такое
Большое счастье, крыльями шурша,
Встает в свету, и блеске, и покое!
И робко смотрит, заслонясь, душа.
За что же мне? Ведь позабыты муки,
Бессонница, и слезы, и позор.
И где мне взять себе такие руки,
Такую силу и такой убор,
Чтоб я его достойно принимала,
Чтоб я его не смела утомить?
Любовь моя, живи, как ты живала:
Не бойся счастья и не бойся жить.

Руки на ночь разомкну,
Не придет, наверно, сон.
Глаз усталых не сомкну
Ночью после похорон.
Я не плачу о тебе,
Я поверила судьбе.
Спи в чужой своей земле,
В зимнем неживом тепле.
Я тебя не стану звать,
Я одна не буду спать.

О, любовь моя, не та, что надо,
Но такая, что ко мне пришла.
За решеткой запертого сада,
Как луна взошла и поплыла.

Как пряма дорога к павильону,
Как темны и влажны цветники,
Эти стебли и лучи не трону,
Даже не посеребрю руки.

Но покорно руки замирают
И на плечи падают, как свет.
— Жди меня, ворота отпирают
На заре и через вечность лет…

Вдалеке рассеется сиянье,
Звезды потускнеют на траве.
Что с тобою, что с тобою станет
В этой темноте и синеве?

Береги любовь, не прощай любви,
Каждый день на суд ты ее зови.
И в глаза гляди, и огнем пытай,
По ночам над ней как сова летай.
На запястья ей — кандалы надеть,
И на сны ее — птицелова сеть.
Бьется грешный сон на заре в петле —
Власяницу ей и не спать в тепле.
В городском саду как двенадцать трав
Отыскать тебе, заложить в рукав?
Но найдешь отвар и луну найдешь,
Проклянешь любовь или заклянешь,
Обойдешь любовь или обоймешь,
Правду скажешь ей или скажешь ложь, —
Все равно не жить порознь вам теперь,
Запирайте дом, задвигайте дверь,
На засов — трубу, на задвижку — щель.
За окном встает черная метель.

В православной церкви над тобой
Плачет ангел серо-голубой
Над твоей несчастною судьбой.
Старики заполнили углы,
Иностранцы шепчут похвалы
(Аппарат на нас — из-под полы).
Праздник. На полу — не трынь-трава,
И березка-штамп опять права.
Хор поет бесстрастные слова.
Над ничком упавшим стариком
Стрелы не мелькнули, спрятан гром.
Раньше думал, что живал в Крыму,
Будто дети родились в дому,
Будто сгинули они в войну.
А теперь он видит — сад как сад,
Только без заборов и оград.
Просиял, помолодел и рад.
Некогда художник видел ад,
Видел, словно сорок лет назад.
Византийские глаза тусклы,
Тень от крыльев подняла углы.
Это — рай тебе из-под полы,
Это хор поет тебе хвалы.

Тоска в трущобу завела,
Гадалка слишком весела.

На стенах розоватый крап.
Сова не выпустит из лап.

Диван разодран на клочки:
Коты играют в дурачки?

Но кто умен, а кто дурак,
Не знает даже Зодиак.

Ведь за оградою из пик,
И здесь король всегда двулик.

(Он от усердия согбен
Перед бабенкою бубен.)

Короче говоря, борись.
А нечисть? Ну, окстись и — брысь…

Гадалка кофе отольет,
Медовым тоном заведет:

— Я вижу острые зрачки:
Играют сердца в дурачки.

Хрустальный шар светлей воды
И воздуха, а души — льды.

Но ты ведь, кажется, лоза:
Ну, грянет гром, придет гроза,

Ну, будет смерч сверкать песком,
Ну, будет боль ежом, что ком,

Ну, будет иней, ну, мороз…
Всё это пустяки для лоз.

Я вижу свежую траву,
Дождем побитую листву.

Я чую этот запах трав.
И — ты права. (Король — не прав.)

Иди по своему пути
И ручку мне позолоти.

Она зевает, крестит рот.
Глядит, прищурясь, нагло кот.

А неразгаданная тень,
С короной желтой набекрень,

Как прежде, не понятна нам
(Бабенкам сладким и — червям),

Колодой дрыхнет между карт.
Плати, душа, на то и — март.

(Конная статуя.) Генерал
На площади скромно в углу стоял.

(На каменном цоколе — список битв
И строки малоизвестных молитв.)

Парижская площадь: всего найдешь.
Повсюду движенье — лунная дрожь.

В лунную ночь всегда генерал
С площади звонко удирал.

Цокала лошадь. По воле резца
Ей на дыбах брести без конца.

Ангел с костела тянулся вслед,
Но оставался — таков обет.

Кариатида, хрустя плечом,
Особнячок запирала ключом,

Гладила ноги, коснувшись земли,
Как у прислуги, они затекли.

Думала долго (каменный стон)
И залезала опять на балкон.

Мраморный бог, раздувая фонтан,
Им сочинял фельетончик-роман.

Дескать: сегодня в ночи светло,
И генерал поскакал в Ватерлоо.

Это был малый генерал
(Не изменял и не удирал).

Что ему там — Наполеон.
Павших солдат не забудет он.

Он панораму проверить пошел,
Что для туристов кто-то возвел,

Где расположены на холсте
Трупы и пушки (конечно, не все).

Он пробормочет и верность свою
Вспомнит, и всех, кто остался в бою,

(А не в строю.) Пересмотрит Гюго,
Что модернист-футурист для него.

Слушают каменные жильцы
Площади светлой, во все концы.

И вспоминают время войны,
Этой последней, земные сны.

Как на четыре года, на пять
Стал генерал генералом опять.

Враги веревкой скрутили его
(И не нашелся новый Гюго).

Генерал томился где-то в плену
И вспоминал Ватерлоо и луну.

Бронзу расплавить враги не смогли,
В освобожденье он встал из земли.

Лошадь взвилась и, оскалясь не зло,
Радостно двинулась в Ватерлоо.

И где победа, а где обвал,
Просто не знает генерал.

Зияющая пустота,
Не торричельева, а — хуже…
Замкнула зрение, слух, уста.
Все стало ближе, стало уже.
Не детский сон, не бремя зла
Бессонницы. Не бред, не бденье…
Но порошит огнем зола
Мое иное пробужденье.
Приходит смерть к душе живой
И пламенно пугает адом.
Но — мнится райской синевой
И шорохом вверху и — рядом.
Почти притиснута к земле,
Личинка бледная, простая,
Лежу бессмысленно в золе,
И крылья зябнут. Вырастая…