Алла Головина - «На этой страшной высоте...». Собрание стихотворений

Забывая найденный мячик
И оборванный медальон,
Нежный голос наутро плачет
И в стихах вспоминает сон.

От слов твоих, от памяти моей
И от почти такого же апреля
Опять поет забытый соловей
И близится пасхальная неделя.

Но вот встает в какой-то полумгле
И призраками — праздничные лица,
Цветы сияют мутно на столе,
А соловей — как заводная птица.

Он так поет, что плачет богдыхан
В истрепанном собраньи Андерсена.
— Хочу того… — Но тяжелей туман,
И дальше север, и слышнее Сена.

И девочка, под заводную трель,
Боится так, как прежде не боялась,
Сказать тебе, что и сейчас апрель,
Что с нами память, кажется, осталась,

Что можно бы попробовать еще.
Но вот она уже сама не верит,
Хоть соловей садится на плечо,
И щелкает, и нежно лицемерит…

И дождь идет без запаха дождя,
Без шелеста, стекая с переплета,
Где спят герои, руки разведя,
Как для объятья или для полета.

О, как слаба, о, как нежна,
О, как скучна и нежеланна
Встает прохладная весна
Из-за февральского фонтана.
И ей подчищенный тритон
Трубит заученную встречу,
Садовник — хилого предтечу —
Пестует зябнущий бутон.
И в рыжем пиджаке плебей
Стоит, нацелясь аппаратом, —
Богиня с профилем носатым
Ему позирует с аллей.
Но эта встреча не для мук…
В траве потягиваясь прелой,
Амур натягивает лук
И в землю выпускает стрелы.

Не черна моя совесть, а только мутна.
Целый месяц в окне не вставала луна.
В тишине, в темноте наступала весна.
И томила она, и звала у окна.

— Умирай, наступила для смерти пора.
Как туманны утра и душны вечера,
Не вздыхай, не гори, не зови, не дрожи,
Только веки сомкни, только руки сложи,

Только жить перестань… А покой недалек.
Жестяные цветы от весны на порог,
Позумент — у плеча и парча — на груди,
Только ты не вставай, только ты не гляди…
Розовая глина легка и суха,
Далеко до луны, высоко до греха.

Боже мой, печалиться не надо,
Этот день — спокоен и хорош.
На дорожку маленького сада
Золотая набегает рожь.
Чайных роз измяты сердцевинки,
Лепестки, как дамские платки,
Из-за них погибнут в поединке
Вечером зелёные жуки.
На мосту почти прогнили доски,
И перила так легки, легки,
Поправляй же локоны причёски,
Становись, взлетая, на носки.
И никто, наверно, не заметил,
Как я пела, огибая дом,
И как, словно спущенные петли,
Тень моя рассыпалась дождём.
Как недолго, чувствуя тревогу,
Голос мой срывался и дрожал,
Но никто не вышел на дорогу,
На земле меня не удержал.

Первая печаль в степи дорожной
Васильком далеким расцвела.
Я сорвать хотела: можно? Можно?
Но карета мимо проплыла.
И в квадратной комнатке кареты
Я рыдала, кажется, — часы,
Бледной девочкой росла за это
И ждала показанной красы:
Синих платьев бальных и душистых
Или чьих-то ангельских очей.
Только было в небе — пусто, мглисто
Всех дорожных тысячу ночей.
И так скучно было в этой ровной,
Чуть дрожащей в мареве степи,
Звезды взоров так еще — условны,
Что в слезах себя не ослепи
До поры, пока назад в карете
Ты поедешь той же колеей,
И столетний василек заметит
Твой призыв настойчивый и злой.
И к обочине стеблем змеиным
Проползет и в руку упадет:
Что так поздно?

Лежи во льду, усни во льду,
Я светлый голос украду,
И с той поры, что он угас,
Я запою, как в первый раз.
Во льду — нетленна красота,
И тесно сомкнуты уста,
А от ресниц ложится тень
И день и ночь, и ночь и день.
А я пою, и голос твой,
Как прежде, светлый и живой.
Прекрасный падший херувим
Легко становится — моим.
На этот голос как не встать?
Но нет, во льду — спокойно спать.
Во льду нетленна красота,
А ты — всё тот, а я — не та.

«Всё к сроку — первые стихи,
В бреду слетевшее объятье,
И эти бледные духи,
И ослепительное платье.
Всё к сроку. Но пропущен срок,
И в белых путаясь воланах,
Ты смотришь на седой висок
В стенах лучистых и стеклянных.
И с мертвым холодом в крови,
Такие завивая пряди,
Ты пишешь что-то о любви
В своей линованной тетради.
Всё о любви. Девичий сон
Уже не сладок и не страшен…
Но даже твой предсмертный стон
Любовной мукой приукрашен.»

Две каменных ладони из-под плеч
Твоих навеки лягут и застынут,
Их поцелуи с глаз не отодвинут,
Тебе — не встать и света не сберечь.
Но вспомни, вспомни, как порой сама
Пылающие веки прижимала,
Чтоб видеть то, что ты припоминала,
Что возвратить могла такая тьма.
Как — жгло ресницы небывалым даром, —
Росли цветы и таяли в огне,
Но ты ждала, и ты томилась даром —
Была — легка ладонь на простыне.
Так жди теперь. И эта тьма сгустится
До той, что ты, быть может, не ждала,
И где, раскинув два больших крыла,
Уже летит не ангел и не птица.

Это к слову пришлось в разговоре
О любви, — и я снова пою
О тебе, о беспомощном взоре
В гимназическом нашем раю.
Где трубили сигналы на ужин,
Не архангелы ли на холме?
Проводник и сегодня не нужен,
Мы слетаем навстречу зиме.
И у домика, где дортуары,
В прежней позе стоим у крыльца —
Вечный очерк классической пары —
Два печальных и детских лица.
«О, Ромео!.. — и плачет Джульетта: —
О, Ромео, что будет весной?»
За апрелем: разлука и лето, —
Ты еще до сих пор не со мной…
И на мраморных плитах гробницы
Мальчик бьется, боясь умереть.
А надежда листает страницы
И по памяти пробует петь.

Чем дальше будет расстоянье,
Тем зов слышней через года.
Над городом стоит сиянье,
И в снежных хлопьях провода.
Кружится сажа, и под насыпь
Вагоны падают легко.
Но с каждым мигом, с каждым часом
До звезд все так же далеко.
Над морем светлым, над горами
Лучи звучат, как водопад,
И вечерами, и утрами
Ты слышишь зов: вернись назад.