Составитель П. Ткаченко - Офицерский романс. Песни русского воинства

Свидетельством же недовоплощенности воинского песенного творчества этого периода является и то, что, начиная где-то с послевоенных лет и вплоть до наших дней, появился целый вал «белогвардейских» песен и романсов то есть на тему русского воинства, Белого движения. Понятно, что многие из них были явно тенденциозными, односторонними. Они создавали имидж, подчас довольно далекий от переживаний, состояния души, испытываемых в том времени, которому посвящены. Но характерно и примечательно само их появление. Песня, романс пытались соединить некогда разорванное, постичь выпавшее из жизни, как бы наверстать упущенное. Пожалуй, у каждого известного барда оказались такие романсы.

Но зададимся вопросом: почему именно офицерский романс становится в эти годы столь популярным? Этому есть, кажется, единственное объяснение шли поиски нового имени, нового выражения тому истинно патриотическому чувству, тому народному воинскому духу, которые, несмотря на все насилия над ними, начали-таки восстанавливаться, начали приобретать свои естественные формы. Ведь после Второй мировой войны в Советской армии сложился свой офицерский корпус. Конечно, не такой, каким он когда-то был. Да он и не мог быть прежним. Но он нес в себе характерные и устойчивые приметы. Это отразилось и в песенном творчестве. Но, к сожалению, в значительной его части, и особенно в песне авторской, бардовской, шло не постижение его новой сути, выпестованной временем и страшной войной, а лишь понимание как возвращениек офицерству прежнему, словно это возможно. На эдаком романтически-отвлеченном уровне. Видимо, этим можно объяснить столь высокую популярность «белогвардейского» ностальгического романса. Он ведь тоже явление примечательное и трогательное. Сам факт его появления, конечно же, свидетельствовал о том, что в обществе нашем наконец-то установились нормальные, не искаженные революционной демагогией представления о патриотизме и воинстве, хотя и облеченные в идеологическую шелуху.

Современной воинской песне непросто теперь обрести себя, непросто освободиться от идеологической демагогии, непросто преодолеть бездуховность. Дело ведь не только в том, что все подлинное запрещалось, но в самой бесцеремонной подмене духовного тем, что им не является, в целенаправленном развращении вкуса, нормальных человеческих понятий о добре и зле. Подмена эта совершалась во всех областях жизни, но в песенном творчестве особенно. Как подменялось? Это видно хотя бы на таком примере. В одной из наиболее популярных песен советского периода говорится о воине, о бойце революции:

Народный строй мыслей и чувств в этой песне просто подменен соображениями идеологиче скими. А между тем в народных песнях, особенно казачьих, с подобной ситуацией, в которых есть просьба к коню умирающего воина, говорится совсем о другом. Совсем иное содержание имеет его последняя воля, завещание. Последняя же воля человека в народном миропредставлении почиталась свято:

В народной песне образ строится по старинному представлению, восходящему к эпическому образу, уподоблению битвы свадебному обряду. В другом цикле народных песен говорится о том, что погибающий в бою казак просит насыпать «высоку могилу» и посадить на ней калину. То есть опять-таки народная песня исполнена глубочайших символов и народных верований. Все гораздо проще обстоит в этой профессиональной песне, если можно назвать ее таковой, написанной не в согласии с народным чувствованием, а в согласии с ничем не мотивированной идеологической установкой: просто передай, что «я честно погиб за рабочих». Но почему, скажем, не за крестьян или вообще за трудовой народ? Но, видно, народ в этом миропредставлении как раз в расчет не брался…

Перед нами принципиальнейшее отличие народного миропонимания, действительно художественного мышления, того образа мира, в центре которого находится человек, от миропонимания, народу насильственно навязывавшегося, бездуховного, механистического, в котором не находилось места человеку, миропонимания порядком ниже, из плена которого, казалось, люди уже давно вышли…

По отношению к песне особенно проявилось творческое бессилие того, говоря словами С. Булгакова, «духовного маразма», который насильственно установился в России, который долго и трудно преодолевался, поглощая в себе это бездуховное нашествие. Сказалось это прежде всего в том, что большинство революционных песен являлись переделками ранее известных, перенявших их мелодии, но в которых пелось уже совершенно о другом. Об этом, кстати, убедительно писал составитель «Песенника российского воина» В. Мантулин: «Не нужно быть музыковедом, чтобы понять, какой массовый плагиат начался с созданием «краснознаменной» литературы… Чрезвычайно показательно то обстоятельство, что композиторы «белых» сохранили в песне черты мягкого лиризма и глубокого трагизма, большевики же внесли в гармонию элемент грубой угрозы, что подчеркивается сочиненными словами вроде «разгромили атаманов, разогнали воевод…». И этот дух устрашения, приправленный изрядной долей нерусского самохвальства а-ля «встретим мы по-сталински врага…», наложил очень неприятный отпечаток на многие песни советского лихолетья» (НьюЙорк, 1970, т. 1; Нью-Йорк, 1985, т. 2).

«Классическим» примером подобных переделок является известная каждому из нас со школьной скамьи песня «Смело мы в бой пойдем». В первоначальном ее тексте пелось совсем о другом: «Мы смело в бой пойдем / За Русь святую / И как один прольем / Кровь молодую». В песне же нам известной, искаженной уничтожение всего человеческого: «как один умрем». Зачем? Почему? А как же «светлое будущее» без нас?.. Впрочем, читатели могут сравнить текст с тем, который публикуется в данном сборнике.

Понимая исключительное значение песни в судьбе русского народа, торопились через песню влиять на массы. Торопились настолько, что, как известно, первые песни с «советской» тематикой рождались зачастую методом перетекстовки старых популярных, узнаваемых мелодий. Так, старый гусарский марш «Оружьем на солнце сверкая» получил в 20-е годы новый текст: «Да здравствует Первое мая»; на мотив «Вдоль по речке, вдоль да по Казанке» сочинили текст «Ай да ребята, ай да комсомольцы»… Затея с перетекстовками была крайне наивна: профессиональный филолог может в подобных случаях достоверно предсказать, что упомянутый ассоциативный ореол мелодии со временем перекроет новые слова (ибо мелодия вовсе не чистая «форма», лишенная семантики) и песни, скорее всего, снова начнут петься с прежними текстами. Так и получилось ― лихие поделки пролеткультовцев ныне прочно забыты» (Юрий Минералов. «Контуры стиля эпохи», «Вопросы литературы», 1991, № 7).