Светлана Сурганова - Тетрадь слов

Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов,
Живет в таинственном мерцаньи
Ее расширенных зрачков.

Ее душа открыта жадно
Лишь медной музыке стиха,
Пред жизнью дольней и отрадной
Высокомерна и глуха.

Неслышный и неторопливый,
Так странно плавен шаг ее,
Назвать нельзя ее красивой,
Но в ней все счастие мое.

Когда я жажду своеволий
И смел и горд — я к ней иду
Учиться мудрой сладкой боли
В ее истоме и бреду.

Она светла в часы томлений
И держит молнии в руке,
И четки сны ее, как тени
На райском огненном песке.

Мой взгляд сроднился
с гладью стекла,
за которым зима
из январских туч
крошит белый песок.
Тревога давит висок.
Как много дыма ушло
из-под выдохов дней,
как хочется к ней…
И кто бы дал мне ответ,
какой длины стена
от нее до меня.
Давно изучен каждый штрих,
давно изучен каждый шорох.
Мой невидимый старик
сушит слезы, будто порох.
Заменив окно на потолок,
зрачок застрял на паутине.
Ты не видишь, как на дно
идет мое: «Нет, не покинет».

На циферблате число
стрелки взяло в плен —
это предел.
День уткнулся в восток
на старте и слег.
Вздремнуть бы часок.
Но мысли и слух
забыли про сон —
ждут в унисон.
Слепое окно
в своей немоте
твердит о тебе.
Давно изучен каждый штрих,
давно изучен каждый шорох.
Мой невидимый старик
сушит слезы, будто порох.
Заменив окно на потолок,
зрачок застрял на паутине.
Ты не видишь, как на дно
идет мое: «Нет, не покинет…»

Я хочу поскорее отсюда уйти.
Ты забудешь меня,
как только выключишь свет.
Похоронишь в сиреневых мыслях покой
и вернешься к подстилке
своих новых побед.
Я хочу поскорее закрыть на замок
двери всех квартир,
дома всех городов.
Положить на любимые
плечи руки,
дать понять всем, что мы
не нуждаемся в звуке.

Зачеркнула полнеба
параллель проводов.
Из окна твоего —
только горы преград.
Пепел мною сожженных
семи городов
не дает мне вернуться
отсюда назад.
На чужих колках
твои натянуты струны.
Ты пытаешься петь
холодным камням.
Тот, кто создал меня,
нас с тобою разрушит.
Плата будет под стать
вместе прожитым дням.

Я хочу поскорее отсюда уйти.
Мне не верится в то,
что мы можем пропасть.
Мне так трудно привыкнуть
беречь козыри,
мне так трудно подкидывать
каждому в масть.
Мне бы вылечить нас
от взаимной простуды.
Сколько лет можно жить
в состоянии войны.
Убери из-под ног
стекла битой посуды,
я не буду просить
белый саван взаймы…

Разбуженный лед плакал на понедельник
к началу прихода размытых дверей.
Кто-то влезал тихо на подоконник
и с грустью смотрел на счастливых людей.
Цвет троекратно непредсказуем
на перекрестках асфальтовых лент.
Погоня за страхом быть не убитым
входит в привычку за долгостью лет.

Так начинался день…

А город крошился на черном и белом,
пуская в себя сок отравленных дней.
А небо забыло свою отчужденность,
бросая к ногам трафареты теней.
Она знает то, что не знает реальность.
Она видит там, где не видят огни.
Ее серебро на мою безымянность
легло, когда мы остались одни.

Так начинался день…

А время текло из-под пальцев на струнах,
сплетая в слова смысл прожитых лет.
А кроны деревьев ссыпались на землю,
касаясь листвою твоих эполет.
Она никогда не узнает о камне,
лежащем на дне прозрачной реки.

И влажный овал ее облака ночи
не станет светлей в квадрате любви.

Так начинался день…

Белее белого сукно!
Твоих волос легла волна,
и потонули плечи в ней;
апрель тебя со мной лишает сна.

Две капли неба — взгляд и тень,
подола хитрый лабиринт —
по зеленеющей траве;
апрель снимает старый палантин.

И уже осатанело
ноют губы, ноет тело!
День прожить — тебя не видеть,
словно чашу яда выпить.

Пустыня горла, соль ресниц.
Магниты ног — в педаль, и даль
мелькнет калейдоскопом лиц.
А что ушло, того совсем не жаль.

Над апельсиновым кустом
еще мертва луна, но хмель
и мед из каждого ствола —
сочит, сочит разнузданный апрель.

И уже осатанело…

Уходите все, уходите прочь.
До дверей, до ворот вас проводит ночь.
Засморкали тут все. Мечты — на нет.
Ваш трамвай — на восток, мой автобус — в кювет.
По улицам жидким, где все, кроме пива
и бледной луны, бросает в дрожь,
иду по безликим тупеющим лицам,
иду без желанья кому-то помочь.
Вставляю в свою замочную скважину
тридцать грамм спокойного сна.
И оставляю себя недосказанным
завтрашним дням, потерянным дням.
Я — меломан.
Я — наркоман.
Я не знаю, буду кем,
если что-нибудь не съем
прямо вот сейчас.
Я злобный мальчик площадей.
Я ненавижу всех людей —
они подмачивают порох,
пиная желтых листьев ворох.
И чтобы мне их не убить,
я продолжаю много пить,
включаю музыку и в такт
бьюсь головою об косяк.
Я — меломан…
Уходите все домой, уносите все с собой.
Я не буду с вами пить, спать, гулять и говорить.
Меня достали ваши маски, все измазанные в краске.
Я ведь мальчик не простой, я по жизни — голубой.
Я — меломан.
Я — наркоман.
Я — сексуальный террорист,
маньяк, дебил,
апофигист.
Я — супергерл.
Я — супермен.
Я не знаю, что и с кем
(сделаю),
если что-нибудь не съем